Людмила Третьякова - Рассказы веера

– Тьфу ты, Федотыч, что за чушь мелешь? – Граф вырвал щетку из рук старика и швырнул ее в угол.

Подруг Любовь Ивановна себе не находила. Не среди же жалких, посещавших их гостиную рифмоплеток и музыкантш, что не сумели вовремя подцепить себе жениха, их выбирать.

Правда, с одной дамой Любовь Ивановну связывали очень теплые, доверительные отношения. Графу она тоже была по душе, и, когда у них в доме намечались выступления знаменитостей, он никогда не забывал послать за ней карету.

Эту даму звали Елена Александровна Денисьева. Уже десять с лишним лет она состояла в связи с человеком чрезвычайно известным в высших кругах – камергером и поэтом Федором Ивановичем Тютчевым, имела от него двоих детей.

Наведываясь в ее маленькую квартирку возле Таврического сада с выцветшими бархатными портьерами с бомбошками, разномастной, словно собранной из разных жилищ мебелью, Любовь Ивановна всякий раз отмечала и порядок, царивший здесь, и несомненный уют. Дети были чисты и прибраны. А из маленькой кухоньки, куда графиня никогда не заглядывала, тянуло то аппетитным запахом борща, то сдобой.

Елена Денисьева поддерживала самые сердечные отношения со скандально известной графиней Кушелевой-Безбородко. Это была дружба отверженных обществом женщин. Гражданский муж Денисьевой, знаменитый поэт и дипломат Ф.И. Тютчев, избегал встреч с Любовью Ивановной в квартире, где жила его незаконная семья, и относил графиню к числу тех порочных созданий, кого душевная пустота толкает добиваться «бесстыдных побед».

«Федор Иванович обещал быть к обеду», – гордо говорила Елена. И Любовь Ивановна всегда старалась избежать встречи с ним: однажды его глаза глянули на нее из-под очков так холодно и неодобрительно, что ей сделалось не по себе. Антипатия стала взаимной.

– Скажите, какой рыцарь нашелся! – иной раз пускалась графиня в неприятные для Елены рассуждения. – Обрюхатил тебя, смолянку на выпуске, упек в эдакую конуру и строит из себя святого Антония. Пусть не боится, я до таких не охотница.

– Оставь, Люба, что ты, право! Я сама предалась ему. Это мой грех. По совести говоря, разве в подобного рода историях наша сестра не виновата? Ну если по правде-то? Думаешь, ему легко между мной и Эрнестиной Федоровной разрываться?

– Ах, подумайте – страдалец! Ты пожалей, пожалей его пуще. Она – жена, а ты – кто? Кто, тебя я спрашиваю? Содержанка?

– Mais pas du tout, chère. Вовсе нет, дорогая, – отозвалась Елена, и лицо ее порозовело. – Я жена его, настоящая жена, жена по любви. – И, чуть помолчав, добавила: – Знаешь, я ведь третьего жду. Федор Иванович недоволен, но я решилась. Не вытравлять же мне его дите!

Любовь Ивановна прикрыла ладонями уши, склонила голову к столу, за которым сидела, и страдальчески произнесла:

– О, Боже! Да ты совсем безумная.

Елена, смеясь, подошла к ней и обняла за плечи:

– Любочка! Ну неужто ты и в самом деле не понимаешь? Я же люблю его.

1862 год выдался чрезвычайно тяжелым для Григория Александровича. Журнал «Русское слово», в котором граф знакомил публику с новыми произведениями Ф.М. Достоевского, печатал замечательные стихи русских поэтов, рецензии на самые заметные новинки отечественной литературы, попал под подозрение властей. И не случайно.

Журнал из литературного превращался в политический. Он все больше стал использовать свои страницы для пропаганды революционно-демократических идей, обличал самодержавие, крепостничество.

Такой крен, конечно, случился при полном попустительстве графа. Его роль стала ограничиваться только деньгами. Удачное начало не имело продолжения. Журнал прибрали к рукам другие люди, которые ругали хозяина «сиятельной бездарностью» и вели свою политику. Николай Кроль был с ними заодно, в отношениях с мужем сестры всегда преследовал свои цели – и материальные, и идеологические. За свою доверчивость Кушелев-Безбородко поплатился: сначала дважды издание журнала приостанавливалось, а затем он и вовсе был запрещен.

Однако Николай Кроль уповал на то, что все шишки в случае чего достанутся графу, в чем оказался совершенно прав! Он решил использовать Шахматный клуб на Невском проспекте, содержавшийся, разумеется, на деньги Кушелева-Безбородко, для политических дебатов. Здесь, вытеснив любителей посидеть за шахматной доской (а среди них был даже министр внутренних дел России), стали собираться господа, давно уже состоявшие на заметке у полиции. Их разговорам и дискуссиям, все более бурным и многолюдным, не было конца. Понятно, что власти заинтересовались этими сборищами и закрыли клуб.