Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Но великан Наркис только лязгнул зубами и устоял на ногах. Чтобы свалить его, нужно было бить буфером паровоза…

Однако пение прекратилось и гармошка полетела прочь и Наркис взревел:

— Ах ты ж… гегемонт! Да я тебя…

В этот миг на руке Наркиса повис Данила. Огрызнувшись, как пес на муху, Наркис лишь повел рукой, и — вторично в этот первый день своей женитьбы — Данила залился кровью и покатился по земле, к кустам.

— Караул! — кричали женщины. — Смертоубийство! Спасайте!

— Максим! — позвал старый Брыль. — А ну–ка вдвоем!

Но вместо щуплого Колиберды на подмогу подскочил Харитон Киенко. Ведь это он накликал сюда бешеного Нарцисса, ему и наводить порядок, пусть и головою рискнуть придется.

— Ах ты ж босяк! Наших бить! Да не будь я Харитон…

Он не закончил и упал как подкошенный.

— Отец! — подал голос Данила, поднимаясь и утирая кровь. — Беритесь с Харитоном сзади, а я — спереди!

Они бросились втроем, но вдруг их стало четверо: во дворе появился какой–то дядька в брыле, с мешком за плечами. Он шел степенно и, увидев драку, неодобрительно покачал головой; затем сбросил мешок, поплевал на руки и бросился в схватку одновременно с Данилой.

Приступ наконец увенчался успехом. Особенно потому, что к четверым присоединился и пятый: старый Колиберда. Ростом Максим доставал анархисту лишь до пояса и сразу же хитро воспользовался этим. Он ухватил Наркиса руками под коленки, и великан–таки грохнулся наземь.

Тут ему и пришел конец: его ткнули мордой в грядку, руки завернули на спину и мгновенно связали Даниловым ремнем, а ноги спутали широким дядькиным поясом.

Затем — при общей одобрении — Максим собственноручно спустил анархисту штаны, а Иван взял розгу из березового веника. При этом старый Брыль объявил и условия экзекуции:

— Будем пороть, пока ты, шаромыжник не поклянешься, что больше не будешь петь свою паскудную песню на Печерске… Считай, Авксентий, сколько выдержит, — ты ведь у нас арифметик, все земельку считаешь. А ты, Максим, приготовь и себе хлесткую: сменишь меня, когда запарюсь либо когда моя розга на лыко посечется…

Дядька, названный Авксентием, сразу же принялся отсчитывать — раз… два… три… В этом дворе Авксентий не был чужим человеком: он доводился братом Меланье Брыль, урожденной Нечипорук, из села Бородянки, что в пятидесяти верстах от Киева. А в город Авксентий приехал сегодня поутру на воскресный базар; Купить пуд гречихи на посев да расспросить о новостях. Он считал, загибая пальцы на руке, а между ударами утирал пот со лба.

Соседские старики, опершись ни палки, окружили место экзекуции, одобрительно поддакивая и неодобрительно качая седыми головами.

Сменил Колиберда Брыля после двадцати пятого удара. Тут Наркис не выдержал и запросил пощады. На сороковом ударе он пообещал не петь «мать–анархию» на Печерске, на сорок пятом — обходить Рыбальскую по Черепановой горе с запада и по Царскому саду с востока.

Женщины стояли у дома, заслоняли детям лица своими фартуками, да и сами стыдливо отворачивались, смахивая сердобольные слезы, и всхлипывали потихоньку — потому что тем, кто всхлипывал громче, сразу доставалось от Ивана Брыля за малодушное сочувствие презренному архаровцу, дезорганизатору пролетарского единства.

Когда после пятидесятой розги «демаркационная линия» точно определилась — экзекуция были прекращена и Наркису развязали руки и ноги. Максим Родионович напялил ему на голову широкополую шляпу, накинул на плечи черную накидку, Иван Антонович влепил прощальный подзатыльник, и великан–анархист кубарем выкатился за калитку, выкрикивая проклятия и угрозы. Клял он и бога, и черта, и буржуазию, и пролетариат, и угрожал, что еще поквитается с гегемоном!

3

Инцидент, таким образом, был исчерпан, и все мужчины — Иван Брыль, Максим Колиберда, Авксентий Нечипорук и соседские деды — расположились на завалинке перекурить, а женщины побежали в дом — привести им воды, квасу или рассола…

Главное событие — неожиданная и самовольная женитьба Данилы и Тоськи — не то чтобы было забыто, но на какое–то время отодвинулось на задний план: нелегко было возвращаться к важному делу сразу после только что пережитых мелочных волнений.

Иван Брыль уже устыдился своего карательного порыва, совестно ему было смотреть в глаза другим, и oсобеннo угнетала его левая сторона дворика, где вроде бы никого и не было, лишь за кустами виднелся покосившийся замшелый заборчик. Однако Иван украдкой, из–под руки, поглядывал именно туда, правда малость повыше заборчика, как бы в небо. Там, поодаль, за тремя или четырьмя двориками с приземистыми старосветскими домишками, возвышался новый каменный дом, построенный в мавританском стиле.