Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Газета «Дело», как, впрочем, и большинство других украинских организаций, субсидировал митрополит Шептицкий. Ватикан, который руководил всеми действиями митрополита, также был заинтересован в том, чтобы во главе национального движения стоял непременно католик. Используя кровное родство галицийских украинцев–униатов с православными украинцами по ту сторону Збруча и поощряя их мечты о создании украинской «соборной державы», Ватикан намеревался осуществить папскую программу подчинения католическому влиянию всей Украины, а вслед за нею и других славянских народов на востоке. Конечно, сам Шептицкий был далек от мирской суеты в своей резиденции на Святоюрской горе и в дискриминационной кампании против Грушевского ничем себя не проявлял.

А Грушевский был тем временем отстранен от всякого руководства национальным делом, и митрополит Шептицкий тотчас выразил ему по этому поводу горячее сочувствие. Однако Грушевский хорошо знал, кто способствовал его падению; точно так же и Шептицкий понимал что противнику его подлинная роль достаточно хорошо известна.

Кто знает, как далеко зашел бы дальнейший разлад между ними, если бы не вспыхнула война, вынудившая их во имя общей цели — «соборной Украины» под австрийским или каким–либо иным протекторатом — действовать сообща, рука об руку? А ссылка разбросала их по разным уголкам Российской империи.

Но что же теперь имел в виду папский легат при украинской нации, напоминая Грушевскому с первых же слов об их недавних распрях?

Ведь ситуация изменилась нынче коренным образок. Галицийский Пьемонт, в силу новых обстоятельств, был лишен возможности играть ведущую роль в будущем украинской нации: западные, австрийские земли Украины, на которых Шептицкий мог прочно утвердиться, пылали в огне военного пожара. Значительная их часть была оккупирована русской армией — ныне армией русской революции. А на волне этой революция и всплывала теперь на поверхность Центральная рада.

Самым горячим желанием, обуревавшим в этот миг Грушевского, было встать и величественным жестом указать этому ксендзу на дверь, прогнать его прочь, как четыре года назад этот иезуит выгнал его самого из Галиции. Однако поступить так он не мог; немыслимо, чтобы в XX веке возникло новое, молодое государство, опираясь только на собственные силы, без поддержки какой–либо из мировых держав. А кто имел проторенную дорогу к повелителям центральных европейских государств, кто давно протоптал тропу к престолу монархов–католиков? Он, возлюбленный сын Ватикана, его преосвященство отец Андрей, его сиятельство граф Шептицкий.

Впрочем, вполне возможно, что Грушевский поступил бы все же именно так, как ему хотелось, если б знал, что Шептицкий, неприязненно посматривая на него в эту минуту, мысленно взвешивает характеристику, которую записал в личное, секретное досье, заведенное австрийской контрразведкой на Грушевского, сам руководитель разведки австрийского генерального штаба, его эксцеленция генерал Вальдштеттен, закадычный приятель графа: «Грушевский — старое чучело, сотканное из страха и опасений, но эта маститая фигура может придать Раде благородный налет ржавчины почтенного сената…»

Грушевский не знал об этом и потому, отвечая Шептицкому, сдержал свои мстительные порывы и просто игнорировал вторую часть его приветственной речи. Он ответил лишь на первую часть.

— Да, отец, — он умышленно употребил сейчас это обращение вместо обычного между ними светского «граф». Обстоятельства трудны: революция!

— О! — небрежно откликнулся Шептицкий. — С чего бы это пану профессору впадать в печаль? Если бы революция произошла на Западе, а, видит бог, это невозможно, тогда бы пан профессор имел основания тревожиться. Но революция в России только увеличивает шансы в нашем общем деле. Бог печется о нас, пан профессор! Силы небесные содействуют нам во всех наших деяниях!

Княгиня Гагарина снова смерила святого патрона недобрым взглядом. Прекрасно владея несколькими языками, в том числе даже русским, старая ханжа ничего не могла понять по–украински. А знать, о чем идет речь, ей было крайне необходимо не только из обычного женского любопытства: набожность отвратила ее от всех мирских дел, кроме одного: давнишняя англоманка, она продолжала ревностно служить интересам английской разведки.

Впрочем, митрополиту это было известно, и, понимая, что разговор становится конфиденциальным, он ласково бросил обеим телохранительницам: