Юрий Смолич - Мир хижинам, война дворцам

Сцену ярко освещали огни рампы и софитов, а в зале, как во время спектакля, свет не был включен, — и потому первые ряды, расположенные сразу за оркестром, были видны отчетливо, средние — шевелились в полумраке сотнями светлых пятен, а задние и вовсе растворялись в потемках. Так бывало, когда Винниченко после премьеры своей новой пьесы выслушивал комплименты зрителей и замечания театральных критиков.

По писательскому обыкновению, Винниченко невнимательно слушал ораторов, все время отвлекаясь собственными мыслями, однако к аудитории присматривался пристально: наблюдение — неотъемлемая черта писательской профессии. Пока говорил оратор, писатель лениво скользил взглядом по лицам в зале, останавливался на чьих–либо приметных чертах и по этим чертам пытался разгадать характер, душевное состонние, а то и всю биографию незнакомого ему человека.

Вот этот ycaч, к примеру, до войны несомненно был сельским учителем или агрономом. А этот, с посоловевшими глазами, конечно пьяница, истязает жену, а детей в наказание ставит в угол голыми коленками на горох. Ну, этот голубоглазый, у которого и усы еще не начали расти, конечно, только в нынешнем году из седьмого класса гимназии. Он непременно влюблен в гимназистку Верочку, тайно увлекается стихами Олеся, и самое сокровенное для него — туманный и потому волнующий, запретный и, стало быть, будоражащий еще более образ неведомой и таинственной, как первая любовь, родной Украины. Милый, славный юноша… Гм! А вон тот, рядом с ним, — насупленный, хмурый, — конечно, попович из глухого подольского села: поет басом на клиросе, отчебучивает гопака, а на посиделках резво лапает девчат. А подальше — писаный красавчик — тоже, видно, из поповской семьи, и откормлен пампушками и цыплятами от щедрот прихожан… Господи боже мой! И сколько же этих поповичей и семинаристов в активе борьбы за национальное дело! Можно подумать, что украинская нация только и состоят что из попов, дьяков да пономарей — из этой «звонарской шляхты». А впрочем, что поделаешь, — социальная логика, историческая неизбежность: в условиях царского колониального режима сознательные украинцы вынуждены были идти в сельские батюшки и беречь живущие в народе национальные традиции.

Досадно, конечно, что тебя окружает этот пастырский сонм, хоть ты и презираешь патлатое отродье, хоть ты и просвещенный атеист, да еще и лидер социал–демократии.

Но как же это случилось? Что свело тебя с ними? Что у тебя общего с этими поповичами и недоученными попами?

Борьба за освобождение и возрождение нации.

Нация, хм…

И откуда оно к тебе пришло, это самое национальное чувство? Склонный к рефлексии, Винниченко не мог оставить этот вопрос без ответа. И в самом деле — откуда?

Крестьянское происхождение?

Этого еще мало. Ведь у подавляющего большинства крестьян любовь к родному краю запросто переходит лишь в тяготение к земле, в жажду обладать куском собственной землицы, а потом — увеличивать и приумножать свой надел… О «большой земле» — о нации, государстве — нынешний украинский крестьянин в массе своей даже и думать не умеет!

Тогда, быть может, — влияние национально–сознательной интеллигенции?

Нет. Со своим осознанным национальным чувством Винниченко сам пришел из крестьянских низов к национально сознательной интеллигенции, усматривая в ней ту силу, которая способна понести идею национального освобождения в широкие массы, в народ.

Так, может быть, национальное самосознание воспитали в нем меценаты из великопанского круга, так любящие кичиться древностью рода, национальной стариной, самобытностью народа, на земле которых растут и плодятся достатки этого по существу антинародного отродья?

Тоже нет. Винниченко всегда был презираем в великопанском кругу за вульгарное фрондерство. «Высший свет» никогда не получал от Винниченко ничего, кроме ненависти и презрения, и платил ему той же монетой. Всю свою сознательную жизнь Винниченко вел с этим отродьем необъявленную, но нескончаемую войну. Войну плебея против патрициев.

Так что же тогда, в конце концов, с малых лет затронуло в его мрачной, мизантропической душе струны любви ко всему родному? Что подняло теплые струи с глубокого дна его холодного сердца?

Винниченко смотрел прямо перед собой — и в потемках зала ничего, собственно, не видел; заглядывал в свою душу — и во тьме своего внутреннего мира тоже ничего не мог разглядеть.

Быть может… лишь в милом сердцу пейзаже родной стороны следует искать источники национального чувства? В ранящей сердце родимой песне, которую мать напевала над колыбелью? Или — в родной речи, звучной и нежной, самой лучшей для тебя, какою бы она ни была?..