Антон Дубинин - Испытание

Устыдившись, Кретьен соскочил с седла. Хотел легко соскользнуть на землю — и в итоге шлепнулся, как мокрый мешок. Намотал на руку скрипящие поводья.

Отшельник, ожидая, когда он будет готов, стоял неподвижно, фонарик чуть покачивался в его руке. Лицо, полускрытое длинным неряшливым капюшоном, теперь было освещено снизу — и вблизи показалось Кретьену смутно знакомым. Да он совсем молодой, подумал он вскользь, с отстраненным удивлением — он, кажется, ровесник мне…

Но отшельник не дал долго себя рассматривать. Без лишних слов он развернулся и уверенно зашагал через чащу, раздвигая ветви свободной рукой. Кретьен двинулся за ним, за покачивающимся кругом света от фонаря, плывущим по земле. И Морель, мотнув вверх-вниз большою головой, тоже пошел.

— Отец… (Странно называть его отцом, когда он так молод, шевельнулась запоздалая мысль. Но как же еще? Не братом же…) — Отец, скажите… Это я разбудил вас своими криками? Если так, то прошу меня простить…

— Я пошел на зовущий голос, воистину, — он говорил, не оборачиваясь, и шаг его был скор и тверд — как у… рыцаря. — Я пришел на твой голос, добрый путник, но ты не разбудил меня. Я молился.

— А… Хорошо, коли так.

— Да, я служил свою бедную мессу в честь великого праздника. Ты знаешь, какой сегодня праздник, Кретьен?..

Кретьена прошиб холодный пот. Он замер как вкопанный, так что идущий в поводу конь едва не сбил его с ног.

— Откуда вы… Почему вы меня так назвали?..

На этот раз отшельник обернулся, остро глянул через плечо. Глаза его из-под капюшона блеснули, темные, в каждом отражалось пламя светильника.

— А кого еще, кроме христианина, мог бы я встретить в своем лесу, говорящего на этом языке, франк?..

(Господи, какой я идиот. Так привык к своему имени, что почти забыл, что оно означает.)

— Д-да… Простите, отец. Я… очень устал.

— Что же, скоро мы дойдем, — голос отшельника казался почему-то безумно знакомым, как бывает во сне. Дождь мягко шуршал по листьям, стекал по мокрым длинным волосам. — Конец пути уже близок.

— Я… рад. Спасибо.

— Так ты знаешь, какой сегодня праздник, христианин?

— Нет, отец. Я… потерял счет дням, находясь в этом странствии.

— Сегодня день Успения Богородицы.

…Ноги у Кретьена слегка подкосились, он ухватился за ствол ближайшего дерева. Кора была мокрой и — по ощущению — грязной. Кретьена мутило от стыда. Он что-то пробормотал.

Молодой отшельник развернулся, посветил ему в лицо своим фонарем. Поэт моргнул пару раз, отводя глаза от света.

— Что с тобою?.. Ты плачешь?..

Если бы Кретьену не было так тяжко, он узнал бы уже тогда. Но он только ответил, отводя глаза, в которых плавали зеленые пятнышки:

— Нет, это просто дождь.

— Что с тобою?..

— Я совершил непоправимый грех, отец. Я не исполнил свою епитимию.

— Какова твоя епитимья?

— В день Успения посетить собор. Епитимья за… гордыню и греховные помыслы.

— Это не непоправимый грех, — голос отшельника был совершенно спокоен, белая, удивительно белая рука его потянулась и тронула Кретьена за плечо. — День еще не окончен. Идем, христианин, я отведу тебя в церковь.

— …Входи, христианин. И веди своего коня. Пока еще можно.

Кретьен ступил на порог. И не говори, что никогда не слышал о таком. Развалины давней церкви — еще не стремящейся вверх, а по-древнему низкой. Частый приют для отшельников. Они строят свои кельи в боковых приделах, используя остатки каменных стен, некогда обрушенных — войною или страшной бурей, — а в алтаре служат мессы, когда к ним приходят верные.

Эта церковь была из серого местного камня, невысокая, длинная. В дальнем конце — алтарь. Сбоку галерея отгорожена стеной, сплетенной из веток.

Отшельник безмолвно принял у Кретьена поводья Мореля, увел коня куда-то вбок. Копыта громко простучали по мокрому камню. Крыша местами обвалилась, и дождь лил прямо на потрескавшиеся плиты пола, омывал обломок круглой колонны, указующий в темные небеса… Но над алтарем часть полукруглого свода уцелела, и там горел свет. Кретьен преклонил колено и перекрестился, а потом пошел на этот огонь. С волос его и с плаща стекала вода и капала на пол. Вот, Господи, вот, Дева Мария, Матерь Христова, я пришел, как обещал. Простите меня, отпустите грехи вольные и невольные. Я не хочу их, нет, я хочу быть Твоим.

Горели не свечи — откуда свечи у отшельника — нет, какое-то масло в глиняных плошках. Алтарь застлан белым покровом, над ним — самодельное грубоватое распятие, а вот дарохранительницы нет. Амвон пуст, на нем лежат только сухие листья. Их вообще много здесь — нанесло, видно, ветром через пролом в стене, и они то и дело тихо шуршат, перелетают по плитам под дыханием сквозняков.