Антон Дубинин - Испытание

— В общем, об этом… да, тебе лучше поговорить с моим отцом. Он… ну, в общем, он меня мудрее. Давай-ка лучше я тебе расскажу про то, почему ветхозаветный… э… Бог не мог быть отцом Спасителя. Ну ни за что. Вот это я очень хорошо могу тебе объяснить…

Но Кретьен уже спал, дыша ровно и глубоко, и одна рука его свешивалась с кровати. С сердитой, неловкой любовью Этьен посмотрел на его опущенные черные ресницы; во время самых коротких ночей уже сейчас за окном начинало светать, и видно было, как глазные яблоки спящего слегка перекатываются под покровом век. Сон какой-то смотрит, негодяй. Этьен вздохнул, прикидывая, сколько времени он говорил впустую, и прикорнул рядом, сдвинув от своего лица черные волосы, рассыпанные по подушке.

…Следующую ночь они провели в городе Жьен, где Этьен, конечно же, немедленно явил в полной мере худшую сторону своей натуры. Обычно ключом, открывающим все двери, им служило громкое имя Кретьена. Трувор и не знал сам, насколько же, оказывается, его имя — громкое. «Кретьен де Труа! Это тот самый !» — шелестом проносилось по залу — и вскоре поэт, обласканный вкупе со своим тихим и незаметным спутником, уже читал по просьбам дам что-нибудь новенькое… Никто даже особенно не обращал внимания на Этьена, который не пил вина, демонстративно отворачивался от жаркого, и на лбу которого прямо-таки сияла надпись: «Да, я катар… И горжусь этим!»

То ли общество друга так дурно на него влияло, то ли просто он такой всегда был в странствиях, по мере приближения к родимому Ломберу… В любом случае, Кретьен просто дивился, как тот умудрился дожить до стольких лет в своей Фландрии и ни разу не попасться. Но там, в Аррасе, он, кажется, вел себя тихо. А тут на него просто что-то нашло — Кретьен был прямо-таки уверен, что спроси его кто невзначай, уж не Добрый ли он Человек — тот засверкает глазами и выгнет грудь колесом: «Это кто не Добрый Человек? Это я не Добрый Человек?..» Именно потому трувор стремился в дороге держаться подальше от больших городов и графских замков, предпочитая деревенские кабаки или просто ночевки под открытым небом. Тем более что дни стояли теплые на диво — только пару раз брызнул грибной дождичек, и в лесу очень уютно спалось по ночам. Но тут как раз небо затянуло, а Кретьена внезапно повлекло к удобствам и роскоши. Замок графа Жьенского казался единственным пристойным сооружением в этом лабиринте узеньких улиц, среди бесчисленных скотных сараев и сточных канав. Особенно возмутил наглый хряк, разлегшийся поперек узкого переулка и ни в какую не желавший пропустить благородных господ. Видно, он считал это ниже своего хрячьего достоинства.

Мессир Анри в хорошем настроении перепрыгнул бы наглую зверюгу на коне, хорошенько разогнавшись. А в плохом — ткнул бы сверху копьем. Но Кретьен не был мессиром Анри, и ему пришлось спешиться и пинками прогнать пятнистую тварь прочь. Этьен вовсю радовался жизни, наблюдая эту битву, и стоило его другу опять подняться в седло, как его тотчас же уведомили, что по всему видно его славное воинское прошлое.

— Интересно, кем этот хряк был в предыдущей жизни? — поддразнил катара Кретьен, не упускавший случая поиздеваться над доктриной о перерождении. Правда, единственным видом насмешек, которых Этьен не терпел, являлись насмешки над его церковью. Он сразу как-то весь подбирался, каменел и переспрашивал ледяным голосом: «Что вы хотите этим сказать, мессир?.. По-вашему, это смешно?..»

Но на этот раз он в долгу не остался:

— Кем? Да… трувором одним… Ты поосторожнее со словами, Бон Кретьен, видишь, какая судьба постигла твоего предшественника! А все за то, что хулил Церковь Христову — по недомыслию своему…

Кретьен, в свою очередь, терпеть не мог подобного искажения своего имени. Этьен был не первым, кто увидел в нем такое сходство с обозначением катарского священника — увы, это некогда уже сделал один незабвенный парижский мэтр-преподаватель, а о нем поэт вспоминать не любил. Он страшно заворочал глазами и потянулся дрожащей скрюченной дланью к горлу нахального спутника:

— Не-ет, монсеньор, я вовсе не добрый христианин! Я — первый злодей окрестных мест! Кошелек или жизнь! Впрочем, — он махнул рукой, — разве это жизнь… И разве это кошелек… Проезжай, любезный, да не свались с коня от истощенья.

На Этьена он обижаться не мог. Вот совсем никак.

…В замке мессира Анжеррана де Жьена их приняли со всевозможным почтением. Стоило хмурому охраннику донести имя прибывшего гостя до слуха достопочтенных хозяев, как встречать северную знаменитость привалила целая толпа. Мессир Анжерран, к глубочайшему сожалению, был в отъезде, и замком на время его отсутствия управляла пара его отпрысков — дочка лет восемнадцати и шестнадцатилетний оболтус-сынок, наверняка крушение всех честолюбивых надежд собственного папеньки и безу-умный , по собственному его выражению, поклонник Кретьенова творчества. Вот что такое оно — слава, размышлял слегка раскрасневшийся от прицельного внимания Кретьен, сразу с дороги попавший на роскошный пир. Юные де Жьены, очевидно, принимали гостей — и вот, вдоволь наохотившись, вся орава молодых разбойников возжаждала развлечений несколько более возвышенных.