Антон Дубинин: Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 3

Они выставили тогда столько требований, что на удовлетворение их не хватило бы всей Раймоновой страны. Он так им и сказал, разворачиваясь, страшный и яростный, с лицом, прочерченным светлыми водными потоками — грохотнув церковной дверью так, что гул отдался эхом от стен алтарного придела. Самое малое и бессильное, что Раймон мог тут поделать.

И теперь, глядя на Бодуэна, на закрытое и странно довольное лицо своего брата, Раймон снова вспомнил — «Как бы воды ни выходили из берегов, они не дойдут до Бога».

— Твоей смерти здесь хотят все. Что скажешь?

— Я знаю.

Раймон оглянулся на темничную дверь, почуяв за ней какой-то малый звучок. Резко распахнул ее — и в темницу едва ли не ввалился в нелепой позе согнувшийся вдвое молодой рыцарь, покрасневшим ухом вперед. Граф в сердцах схватил его за шиворот, разворачивая к себе — и узнал в лицо сына графа Фуа, Рамонетова ровесника. Позади неудачливого шпиона маячило еще несколько бледных лиц.

Граф отпустил юного Роже-Бернара, не в силах на него злиться. Рыжеватый крепкий юноша с чуть веснушчатым лицом, храбрым и открытым, в том возрасте, когда руки и ноги растут быстрее всего остального. В том числе и быстрее мозгов.

— Я только хотел… — заговорил было тот, уже начиная жестикулировать — но Раймон прервал его, решительно выталкивая за дверь.

— Пошли все прочь.

— Но мессен, вам нужна охрана… Вдруг он попытается… — заспорил молодой де Фуа под одобрительный гул остальной компании — но Раймон с лицом, по-настоящему искривленным от гнева, рявкнул так, как делал он крайне редко, тыча трясущейся рукой в сторону лестницы наверх.

— Сейчас же! Я буду говорить с… ним один на один!

— Да, мессен, — пробубнил юноша, все топчась на месте — но граф Раймон все стоял в дверях, ожидая, покуда непрошеные караульщики окончательно уберутся. После чего вернулся на прежнее место, где Бодуэн меланхолично потирал запястье, ломившее от тяжелого железа.

Раймон явился говорить с братом, когда пробило ноны. Проговорили же они всю ночь, и никто на всем свете не знал и никогда не узнал — о чем.

Наутро граф Раймон, пошатываясь, вышел по винтовой лестнице из подземелья. Баронский совет давно ожидал его в главной зале Монтобанского замка, более того — за графом уже трижды посылали. Первым делом Раймон Старый — сейчас он казался действительно старым — упал на резное кресло возле стола и потребовал теплого вина и чего-нибудь закусить. Бессонная ночь дурно сказывалась на нем, особенно после нескольких дней пути верхом. Прошли те времена, когда молодой сын тулузского графа мог пить и петь по трое суток подряд, выглядя при этом свежим и веселым, как бессмертный греческий бог. Разом несколько человек побежали распорядиться, и скоро сержант втащил горячее вино с травами прямо в котелке и какую-то остывшую птичку на блюде. Граф Раймон зачерпнул кубком, неосторожно макая в вино рукав, и залпом выпил. Потом поднял глаза, ничего не выражающие, как темные камни.

— Я думаю, вы тут все уже без меня решили. Что?

— Смерть, — отозвался Бернар де Портелес. Этот арагонец, бывший вместе с доном Пейре под Мюретом и не получивший там даже легчайшей раны, во главе шайки таких же отчаянных мстителей уже четыре года жил в Тулузе и дрался с Монфором яростно, как черт. Он и внешне походил на черта — черный и всклокоченный, со сверкающими щербатыми зубами, с черной щетиной по щекам и рукам. В Монтобан он приехал с Раймоном специально ради казни Бодуэна. В его сердце давно горела память о крови великолепного дона Пейре, и он надеялся, что Бодуэнова кровь хотя бы немного пригасит этот пожар. Хотя по-настоящему подошла бы только Монфорова.

— Смерть, — отозвался куда более спокойный граф де Фуа. — В любом случае, даже если покается. Мало того, что это будет справедливо и только справедливо — рыцари не поймут нас, Раймон, если ты решишь его помиловать. От нас отвернутся многие, чья помощь нам так нужна. Сам подумай, кто станет служить под его началом? А если этой честолюбивой сволочи не дадут управлять, он переметнется обратно, как только сможет.

Раймон скривился, как от боли. И выпил еще вина.

Он скользил взглядом по лицам своих рыцарей и видел в них приговор брату — такой же явственный, как тот, что Бодуэн вынес себе сам. Арман де Монланар, присягнувший Бодуэну, чтобы его предать — герой дня, наряду с Ратье де Кастельно. Граф Фуа с сыном. Несколько арагонцев. Злобный молодняк, который не прощает никого и никогда; файдиты, файдиты, файдиты… Прежде — содержатели куртуазнейших дворов Европы, а ныне — грязноватые партизаны, лишенные почти всего — и земель, и чести, нашедшие малую отдушину в том, чтобы хоть кого-нибудь в отместку порвать на куски… «О Бог мой, как низко мы пали», как пел трубадур Аудьярт — как его на деле, Раймон де Мираваль?