Эммануил Флисфиш - Кантонисты

После выселения евреев из сел и деревень и на расстоянии в 50 верст в глубь страны от границ с Германией и Австрией, многие очутились вне кагалов, а потому их усиленно отдавали в солдаты. В 1831 году последовало смягчение. Бескагальных в солдаты больше не отдавали, но всех их с женами и детьми ссылали в Сибирь.

Таким образом Сибирь, вообще запрещенная для евреев, сделалась для них местом ссылки на поселение, а за преступления их туда ссылали на каторжные работы в Забайкальских рудниках.

Приговоренным по суду к ссылке на поселение в Сибирь устанавливалась замена этой ссылки другими видами наказания: евреев в возрасте до 35 лет забирали в солдаты; от 35 до 40 лет отдавали в арестантские роты, а свыше 40 лет оставляли «временно» в Сибири «до нового общего назначения других мест». Этих в города не пускали, а водворяли за Байкалом и в Якутской области. В эти же места водворяли и тех евреев, которые кончали срок каторжных работ.

Правительство, изыскивая новые меры к увеличению числа еврейских кантонистов, издало в 1837 году указ об обязательном зачислении детей ссыльнопоселенцев в кантонистские школы. Этот указ был затем распространен и на детей ссыльных каторжан. Государство позаботилось и о том, чтобы дети, которые родятся после водворения их отцов в Сибири, были также зачислены в кантонисты. Взрослым же, происходившим от ссыльных, дано было право выбора: записывать своих мальчиков в кантонисты или же отправлять по достижении ими 16 лет в черту еврейской оседлости. Не желая расставаться со своими детьми и зная, что в черте оседлости мальчиков ожидает та же участь, сибирские евреи отдавали их в кантонистские школы на местах.

Евреев в Сибири селили не группами, а в деревнях среди старожилов, каждую семью там, где указывало начальство. Получалась картина обратная той, которая существовала в черте оседлости. Если в «черте» евреев загоняли в города, запрещая селиться в деревнях, то в Сибири их загоняли в деревни, запрещая проживать в городах.

Кроме нескольких тысяч колонистов-земледельцев и нескольких сот ремесленников, купцов, врачей и адвокатов, огромную часть составляли ссыльнокаторжане и ссыльнопоселенцы. Но это не значит, что они были преступниками. Ссыльными были евреи, которые не могли оставаться в «черте» просто в силу своего беспокойного характера, ставившего их в крайне враждебные отношения с массой своих единоверцев. При консерватизме и патриархальном укладе еврейской семьи того времени российское еврейство изгоняло из своей среды и отправляло в Сибирь немало людей, единственной виной которых было то, что они считались вольнодумцами, то есть не хотели жить по предписанию раввинов и катальных верховодов и своим поведением резко отличались от окружающих.

У случайно попавших в Сибирь также отбирали сыновей. Жизнь еврейских кантонистов в Сибири отличалась тем, что их не отсылали в далекие края, но оставляли вблизи своих родителей. Однако им было запрещено посещать родительский дом даже на праздники. Не только домой не отпускали, но вообще не разрешали видеться с родителями.

Об участи сибирских кантонистов можно составить представление по следующим немногим воспоминаниям.

Бывший кантонист, старожил Иркутска Леонтий Исаакович Таубер, вспоминая свои молодые годы, говорит, что с пятидесятых годов ужасы кантонистских казарм значительно ослабли. Но все же они не были под силу 9 или 10-летним мальчикам. Помню, говорит он, как будто бы это случилось сейчас: я проводил уже последний год в кантонистской школе и готовился к переходу в солдатские казармы, то есть 25-летней службе в армии. В том году, ранней весной, как раз в праздник Пурим к нам в Омский кантонистский батальон пригнали из Житомира 70 еврейских мальчиков. И что же? К пасхе, то есть ровно через четыре недели один из них умер, 60 приняли православие и только 9 остались евреями.

В том же батальоне служил и другой иркутский старожил Яков Моисеевич Перцель. Вот и его рассказ.

— Я и сам не знаю, каким образом я остался в живых. При одном воспоминании о прошлом я вновь переживаю весь этот кошмар. Меня пороли; пороли за то, что я без спросу убежал в город к единоверцам. Пороли за какую-то детскую шалость, борьбу с товарищем из-за ножика. Когда мне предстояла третья порка, я не выдержал, наконец, и сказал, что хочу креститься. Это немного облегчило нашу жизнь. Тогда был обычай, что согласившимся креститься давали новые имена. Меня нарекли Александром, но, как видите, я остался Яковом. Я и сам не знаю, что так пламенно удерживало меня в еврействе: национальный инстинкт, слезы матери, молившей меня, восьмилетнего мальчика, остаться евреем, или естественное упорство, противодействие тем, которых я не мог не считать своими врагами… Я согласился креститься, но от горя заболел, и меня поместили в больницу. Вскоре пришел меня навестить наш кантонистский батюшка, отец Александр. Принес мне гостинцев. Увидев его, я страшно разволновался… Сейчас, сейчас меня окрестят, и все будет кончено… Я припал к груди отца Александра и горько рыдал. Добрый священник искренне меня утешал, говорил о той радости, которая ждет меня после крещения.