Игорь Чесноков - Иду в неизвестность

— Ты ведь у нас лоцман, — усмехнулся Линник. — Зря, что ли, учат тебя в Соломбале? А во льдах-то да в ропаках первее тебя профессора нет, всем известно. Об этом уже и собаки не лают.

Пустошный промолчал. Отдышавшись, он принялся стягивать с ног свои валенки.

Линник не прочь был поддеть. Он любил и привык верховодить и не терпел, когда кто-либо в команде пытался опередить его в чём-то либо выказать большую осведомлённость. Насмешливый и колкий язык его не был, однако, злым. Пустошный привык к Линниковым насмешкам и, будучи по складу характера флегматичным и немного тугодумом, не мог ответить на. насмешку чем-либо подходящим. На Линника он не обижался.

— Видали днём тёмное на северо-западе? — проговорил Седов и ткнул карандашом в карту. — Это вот здесь, в море Виктории. Интересно, что там — разводья или открытая вода? — Он постучал карандашом по листу. — Не дай бог, если эта вода тянется к северу и дальше к востоку, — озабоченно продолжал Георгий Яковлевич. — Не отрезало б от нас Рудольфа этой водичкой.

Матросы встревоженно поглядели на карту.

— Поспешить бы, — сказал Линник и вновь отвернулся к примусу.

— Поспешить бы надо, — согласился Седов, — но… — Он помолчал, хмурясь. — Не могу я пока, братцы, идти быстрее. И так трудно даются эти пятнадцать вёрст.

Проклятые ноги! Но ничего, — уже бодрее проговорил он, — всё-таки мы движемся, и движемся вперёд. Мы решились выйти сейчас в это путешествие, и очень правильно сделали. Уверен, что добьёмся своего, друзья. — Седов ободряюще поглядел на спутников. — Недаром, наверное, одна старинная восточная поговорка утверждает, что путешествие — это победа над жизнью. Вы только вдумайтесь в это! — Седов откинулся на спину. — Я, например, уважаю народную мудрость. И многие из таких поговорок, присловий, пословиц помогают в жизни и вообще учат жить. В них ведь опыт народный, многовековой. Да и каждому из вас, верно, тоже запомнилось что-либо подобное, в народе ведь множество присловий гуляет — на каждый случай жизни. Ну-ка, Линник, что тебе вспомнилось первое из поговорок?

— Нет лучше дня против субботы! — не раздумывая, выпалил каюр.

Седов с Пустотным рассмеялись. Георгий Яковлевич при этом закашлялся.

— А ведь и впрямь нынче суббота, — заметил Георгий Яковлевич, отдышавшись.

— Банный день, — протянул Пустошный.

— Эх, банька! — мечтательно вымолвил Седов. — Где ты? Доберёмся вот до Рудольфа, там, надеюсь, устроим себе помывку.

Вскипела вода. Заварили чай. Закусили, напились горячей жидкости, отогревшей нутро, потом стали сушить по очереди одежду над примусом.

Седов сказал, что будет сушить последним. Достав свой дневник, толстую тетрадь, он раскрыл в том месте, где остановился, подвострил острым ножом карандаш и принялся писать:

«…Сегодня суббота. В 9 снялись. Сегодня прошли тоже около 15 вёрст и остановились ночевать у мыса Фишера. Стали попадаться трещины и полыньи, покрытые уже толстым льдом — солончаком. Море Королевы Виктории тёмное — вероятно, там вода или большие полыньи, покрытые солончаком. Держусь ближе к берегу, по крепкому льду, но зато здесь много ропаков. В общем, сегодня дорога выпала отвратительная, много рыхлого снега и ропаков. К вечеру потянул ветер из пролива и запуржило, разыгрался шторм. Было адски холодно, а я умудрился сегодня шагать в рубашке, ибо в полушубке тяжело. Продрог снова, особенно замёрзли холка, спина, плечи. Кашляю. Тяжело очень при большом морозе дышать на ходу, приходится втягивать в грудь холодный воздух — боюсь простудить лёгкие. У меня по-прежнему болят ноги и усиливается бронхит. Ребята мои настроены хорошо, охотно идут вперёд. Собаки пока держатся все, даём им по 3/4 фунта галет. Отогреваем некоторых в палатке. Спасаемся драгоценным примусом и спальным мешком. Ужасно расходуем керосин, более двух фунтов в день».

Заиндевелая нарта скрипит, раскачивается и ныряет на снежных ухабах и меж торосов, словно чёлн в штормовых волнах. Седов, крепко держась за ремни, сидит боком на «Передовой» нарте, в которую запряжено десять собак. Мутная пелена морозного тумана — не видно вокруг ничего, кроме нарт и собак.

Девятый день пути, и третий день Георгин Яковлевич, не в силах идти из-за одышки, из-за боли в груди и ногах, едет на нарте. «Словно баба на возу», — говорит он о себе с досадой.