Евгений Салиас - Кудесник

Алексей был поражен не столько словами этой женщины и угрозой, сколько той уверенностью, которой дышал тон ее голоса и всякая черта красивого и зловещего лица.

— Не понимаю… — проговорил он тихо, но с тревогой на сердце. — «Ведь это не женщина, — будто шептал ему голос, — это дьявол в образе женщины стоит перед тобой. А он все может!»

— Наказуется ли русский да и всякий подданный, — отчетливо произнесла Иоанна, — за обман и за поднятие на смех своего монарха. Полагаю, что наказуется, господин Норич. Зачем же вы, по малоумию и детской опрометчивости, подняли на смех русскую императрицу, вас обласкавшую, обманули ее самым низким образом.

— Я… — пролепетал Алексей, слабея и задыхаясь под змеиным, будто сковывающим его члены взглядом Иоанны.

— Письмо королевы Марии Антуанетты и патент на звание мушкетера — подложные, Вильетом писанные и подделанные…

— Что-о?! — закричал Алексей, пошатнувшись.

— Подложные! Одно слово французскому посланнику- и, конечно, нас с Вильетом вышлют из Петербурга, а вас немедленно арестуют и…

Иоанна не договорила: две руки схватили ее за ворот платья и душили… Она рванулась, отскочила на шаг, но обезумевший человек повис на ней, оборвал ей ворот, обнажив грудь до плеча, и душил… Иоанна через силу отчаянно закричала на весь дом…

Эли, а за ней Лиза опрометью вбежали в комнату на этот дикий и пронзительный крик и бросились к Алексею…

Обе девушки, не понимая еще, что делать, инстинктивно схватили Алексея за руки, защищая от него эту женщину.

— Алексей!.. Брат!.. — кричали они.

Голоса сестры и невесты словно привели Алексея в чувство и заставили опомниться. Он выпустил Иоанну из рук и выговорил сдавленным голосом:

— Это не женщина… это… тварь!..

И вдруг молодой человек упал на кресло и зарыдал, как ребенок.

— Опозорен… Ах, зачем ты не мужчина!.. Я бы искрошил тебя на поединке. Вон отсюда, низкая тварь, преступница!.. Вон… Не подходите к ней! Она прокаженная. Она заразит вас. Эли!.. Лиза!.. Не подходите! Дальше!

Алексей кричал, как безумный, но вдруг закрыл лицо руками и, покачиваясь на кресле, стих… Обе девушки бросились к нему. Это наступившее вдруг безмолвие было страшнее крика.

Иоанна быстро вышла. Слезы были на ее мертвенно бледных щеках. Но какие это были слезы? Слезы ли бешенства, испуга или физической боли. Или же все-таки попранное женское чувство, оскорбленная женственность сказались и заговорили в этом существе, которое казалось Алексею дьяволом…

Графиня Софья Осиповна, напрасно прождав Алексея все утро, измучилась и истерзалась… Материнское чувство не могло, казалось, далее выносить пытку неизвестности насчет ребенка.

К тому же старый муж упорно требовал видеть сына, хотя бы на минуту. У графини ум за разум зашел. Баронесса ссылается на Алексея и советует прийти с ним к соглашению, чтобы получить сына обратно. Он же, по словам Макара Ильича, был поражен и написал ей несколько строк, по которым видно, насколько он благородный человек. Кто же тут злодействует? Кому же тут и какая выгода? Или все вздор и Феникс правду говорит: ребенок умер и даже тело его сожжено безумцем кудесником?

Графиня потеряла голову и, не дождавшись Алексея, около полудня выехала к Потемкину. Приказав доложить о себе, она прибавила, что приехала «исполнить просьбу Григория Александровича и даже более того…». Потемкин принял графиню тотчас же, и она заявила ему, что Норичи, ее нахлебники, покаялись ей, что все сочинили, клевеща на покойную графиню Эмилию Яковлевну, что Алексей действительно подлинный сын ее и, следовательно, наследник и имени, и части состояния. Потемкин только ухмылялся и наконец промолвил ласково:

— Ну вот и доброе дело. Давно бы так… Только жаль мне, что малый-то негодяй все-таки. Осилил он тебя, дорогая графиня, добился своего… но подлым образом!

Графиня передала Потемкину взятую ею с собой записку Алексея, которая вполне оправдывала его…

— Слава Богу! Вот рад! — воскликнул Потемкин. — А я было уж похоронил его в сердце…

Затем графиня перешла к главному предмету и цели своего посещения, что делать относительно пропажи ребенка?

— Помоги, Григорий Александрович. Хочешь, в ноги брошусь… — заплакала Софья Осиповна.

— Да ведь этот мерзавец говорит, что он помер и даже спален им дотла. Тезка-то мой.

— А мне пишет вот неизвестный, пожалуй сам этот Феникс, что Гриша жив. Вот прочтите.

Потемкин подумал, взял у Софьи Осиповны письмо Алексея, анонимную записку и, кроме того, написав несколько строк, дал ей подписать. Это было краткое заявление о раскаянии Норичей и согласии графа Зарубовского снова признавать Алексея за внука и законного наследника.