Георгий Северский - Второй вариант

— Николай, постарайтесь вспомнить, — попросил Астахов, — попытайтесь вспомнить, кто из вашей группы узнал о судах и караванах только в последние два-три дня?

— Афонин, — сразу ответил Журба. — Остальным все было известно гораздо раньше. Вы думаете…

— Думаю, — кивнул Астахов. — Потом я вам объясню почему, А пока… О сегодняшней нашей договоренности этот человек не должен знать ничего. И нельзя, чтобы он почувствовал подозрение.

— Как же так? — побледнев, сказал Журба, — Если он… — так и не сумев выговорить страшное слово — предатель, Николай взволнованно продолжал:

— Он же знает всех! Его надо срочно обезопасить!

— Не горячитесь, Николай, — спокойно остановил его Астахов. — Боюсь, слишком далеко зашло дело: может статься, и вас-то контрразведка пока не трогает лишь потому, что уверена, будто ее агента никто не подозревает. Скажите, у вас есть возможность встретиться с Афониным сегодня же?

— Конечно! Но я могу не сдержаться…

— Сдержитесь! — сурово сказал Астахов. — Еще как сдержитесь! И будете, черт возьми, улыбаться ему, если этого потребует обстановка! Вы чекист или сентиментальная институтка?

Эта грубость была необходима — Астахов знал. Он не хотел винить в намечающемся провале своего помощника — Николай действовал, как подсказывали ему обстоятельства. На его месте трудно было бы уберечься и человеку более опытному. Но сейчас уже он, Астахов, был в ответе и за Николая, и за его группу, и за все задание в целом. И он не мог допустить, чтобы горячность Журбы привела к еще более худшему.

— Извините, Василий Степанович, — виновато сказал Журба. — Я сделаю все как надо.

— На том и порешим, — уже мягче произнес Астахов. — Что вам сказать Афонину, подумаем чуть позже. А пока давайте еще раз вернемся к плану Слащева. Рассказывая о девушке, вхожей в дом генерала Вильчевского, вы упомянули, что она в свое время побывала в поезде у Слащева. Повторите ее рассказ об этом посещении, по возможности, подробней.

Десятки штабистов сидели сейчас над военными картами и сводками… И сотни тысяч людей, разделенных на два лагеря, ждали, когда пробьет пока не ведомый им, но уже грядущий, не знающий жалости час. Из многих причин и факторов складывались надежды и сомнения; скрупулезно взвешивались и брались обеими сторонами в расчет свои возможности и чужие, что-то подчеркивалось как явь и что-то должно было остаться до последнего мгновения строжайшей тайной, отметались случайности — казалось, что в непрерывном движении огромной, запущенной на полную мощь военной машины все гак отлажено и бесповоротно, что любая попытка одного пли нескольких человек вмешаться в четко спланированный ход событий будет наивна и смешна…

Обо всем этом ни Астахов, ни тем более Журба не думали сейчас. Но, остро ощущая свою партийную, свою чекистскую причастность ко всему происходящему, оба они готовы были к любым действиям, к любому риску для достижения той главной цели, ради которой будут биться их товарищи на фронте, ради которой находились они здесь… Что могли изменить они, пытаясь вмешаться в спланированную врангелевскими генералами операцию? На это могла ответить лишь работа — незримая чекистская работа, которой занимались не только они, но и многие другие люди, руководимые Первым чекистом Республики — Феликсом Эдмундовичем Дзержинским…

Приморский бульвар… Еще со времен адмирала Ушакова предназначался он исключительно для благородной публики. Десятилетиями висели здесь таблички: «Нижним чинам и собакам вход воспрещен». К двадцатому году таблички исчезли, но привычки остались: как и прежде, в старые времена, наводняла бульвар только нарядная, на первый взгляд, беззаботно-праздная толпа.

Астахов шел по аллее вдоль невысокой узорчатой ограды. Внизу вздыхало и шевелилось море. Легкая прохлада и свежий, настоенный на запахах моря воздух успокаивали, помогали собраться с мыслями. События последних дней требовали от Астахова особой собранности в делах и мыслях. Многое было сделано и предстояло еще сделать. И эти дарованные прогулкой минуты отдыха пришлись как нельзя кстати.

Над обрывистым берегом в конце бульвара светился ресторан, цветные лампочки освещали открытую, повисшую над самыми волнами веранду. У входа пожилые тихие женщины продавали цветы. Астахов купил несколько пышно-багряных роз, поднялся по ступенькам. Услужливый швейцар, распахнув дверь, низко поклонился, метрдотель проводил его на веранду.