Георгий Северский - Второй вариант

Ее рука, не донеся гребень до пышных волос, вдруг замерла, Грабовская посмотрела на свое отражение в зеркале трельяжа и усмехнулась: «Ну а я? Кто я для него?..»

Было ясно, что вопрос о Плевицкой — лишь предлог, не более: Астахову нужна была она, Грабовская, «Но зачем? — спросила себя. — Допустим, он хочет узнать, что привело меня в Севастополь…»

Это предположение показалось ей столь нелепым, что она засмеялась: невесело, коротко: «Дева Мария, да ему ли снисходить до такого! — и, снова вглядываясь в зеркало, продолжала думать: — Разве я не красива и не могу нравиться мужчинам? Просто — нравиться?» Молодая женщина, отраженная зеркалом, и впрямь была красива. Грабовская опять засмеялась, но теперь с удовольствием, легко. Тщательно причесываясь, она уже не думала ни о чем, что могло бы испортить то радостное настроение, что явилось к ней сейчас: в конце концов, каждый человек имеет право на светлые минуты даже в самые черные дни. Слишком часто, слишком горько несправедливой была к ней судьба…

Размышляя так, Грабовская и сама верила, что жизнь ее не сложилась по чьей-то вине, а не по ее собственной.

В свои двадцать четыре года она повидала столько, сколько не всегда узнает и доживший до глубокой старости человек. Она происходила из именитого шляхетского рода. Но к тому времени, как Елена появилась на свет, от былого богатства семьи не осталось и следа, сохранились лишь упрямо передаваемые из поколения в поколение легенды. Потеряв еще в детстве родителей, она жила у дальнего родственника — в обстановке тусклой, почти нищенской. Глядя на тоненькую, скверно одетую девчушку с мечтательными глазами, трудно было предположить, что в ней уже родилось и с каждым днем растет стремление во что бы то ни стало вырваться, любой ценой приблизиться к тем блистающим, манящим вершинам, где некогда обитали предки. Меж тем реальная жизнь отличалась от сладких грез весьма существенно. В шестнадцать лет Елена вышла замуж. Удачнейший, на первый взгляд, брак оказался грандиозным обманом: немолодой барон-француз, увезший ее из Варшавы, был безнадежно беден, и она без колебании бросила его, как только нашелся богатый покровитель. На смену первому покровителю явился второй, третий… Броская яркость этой новой жизни, смена лиц и впечатлений увлекали. Но шло время, менялись имена и лица, и однажды Грабовская с ужасом поняла, что будущее не обещает ничего, кроме падения на самое дно того мира, из которого она так долго и так неудачно пыталась бежать…

Случайно познакомилась она с одним из вожаков боевиков-националистов, и человек этот, разглядев и оценив те качества пани Елены, о которых она пока лишь смутно догадывалась, ввел ее в свою организацию.

Здесь часто и много говорили о патриотизме, о независимой Польше. И если вначале, связывая свою судьбу с организацией боевиков-националистов, она думала лишь о том, что с возрождением былого могущества Речи Посполитой вернутся прежние богатства и слава рода Грабовских, то постепенно забота о личном отошла на второй план — все мысли и чувства теперь были о «великой, от моря до моря Польше».

Выполняя волю стоящих над ней, уверенная, что действует во имя благополучия родины, Грабовская одинаково охотно и рьяно оказывала услуги разведке немецкого Генерального штаба, французской Сюртэ дже- нераль и английской Интеллидженс сервис…

Весной двадцатого, когда Пилсудский двинул свои полки против красных, она готова была идти с винтовкой в руках впереди атакующих цепей — так воодушевил ее этот поход. Но, как выяснилось, предначертание Грабовской заключалось в другом: ей назначалось совершить покушение на жизнь Дзержинского. И она, понимая, сколь огромен риск, согласилась. Предстоящее виделось ей теперь именно тем главным делом жизни, к которому она готовилась все последние годы и месяцы…

Ярко вспыхивала разноцветными лампочками огромная, в полстены надпись: «Казино». Белая борода рослого швейцара окрашивалась то синим, то желтым, то красным цветом. А сам он, сверкающий призрачным золотом многочисленных галунов, казался добрым волшебником, приглашающим людей к сказочной удаче.

В просторном фойе казино неторопливые, но сноровистые служители в белоснежных манишках встречали гостей: непостижимым образом догадываясь о склонностях каждого, они безошибочно препровождали посетителей в зал рулетки, либо к столам для игры в карты, либо в ресторан…

У двери, ведущей в зал рулетки, стояло чучело огромного медведя. Весело поблескивая маленькими глазками, разинув в вечной улыбке пасть, медведь держал в передних лапах небольшой щит, на котором было начертано: «Судьба ленива. Поторопи ее!» В самом зале вокруг рулеточных столов толпился многоликий и многоязычный люд: сановного вида старухи и лощеные офицеры, спекулянты и контрразведчики, процветающие коммерсанты, моряки английские и французские, американские, греческие… Все торопили судьбу, все рвались к удаче.