Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

Чему усмехается череп? Что это — след, оставленный отлетевшей душой, или нечто из давно минувшего все еще сохраняется в костяной голове? Смеется ли он над тщетой усилий человека, либо радуется тому, что жизнь продолжается? Уж этот великан знал, наверно, почему его соплеменники выдалбливают пещеры так, чтобы в их мрак хоть раз или два в год попадал луч Солнца.

Озермес выбрался наружу к поджидавшему его Самыру, — тот обрадовался бурно, будто был в разлуке с ним целый год, — и посмотрел на Ошхамахо, однако его сверкающей шапки отсюда не было видно, ее закрывал поросший сосновым лесом хребет. Предки адыгов были чудо строителями, не иначе как сами боги помогали им в их расчетах. Еще раз осмотрев скалу пещеру, покоющуюся на трех валунах, Озермес побежал по зигзагам уходящей вниз тропы. Самыр, весело подпрыгивая, обогнал его, первым домчался до леса и вспугнул на лужайке стаю куропаток. К его радости, Озермес подстрелил двух.

Потом они неторопливо зашагали знакомыми местами к дому. Глядя на свою длинную, скачущую впереди тень, Озермес вспоминал покоившегося в пещере безвестного великана и думал о том, что, возможно, сам отец подал ему мысль подняться на Богатырь гору. А может, это случайная очередность происходящего, не всегда связанного между собой. Но так или иначе, он был доволен, что своими глазами увидел останки предка адыгов, одного из тех, кто поклонялся Отцу Солнцу.

Когда они приблизились к поляне, Чебахан, сидя на мертвом яворе, сшивала заячьи шкуры. Хабек вертелся у ее ног, пытаясь ухватиться зубами за кончик своего хвоста, Мухарбек грел под лучами заходящего солнца спину, и сын его тоже тянул к уходящему теплу свои зеленые ручки, в овраге журчала речка, а от очага поднимался золотистый дымок. Озермес замедлил шаг и остановился. На него пахнуло таким же теплом, какое он ощущал, когда, побродив день другой с безусым Хасаном, подходил к отчей сакле.

Чебахан встала, отложила свое шитье и взяла у Озермеса куропаток, Хабек, с визгом бросившись к Самыру, заступил задними лапами за передние и полетел головой вперед. На прелестном лице Чебахан за сияла улыбка.

— Мир нашему дому, — сказал Озермес, — а у нас здесь и в самом деле хорошо.

— Да будет добрым твое возвращение, — ответила она. — Ты здороваешься так, будто отсутствовал целую вечность.

— Так оно и есть, я побывал у одного из наших прародителей.

Чебахан вытаращила глаза:

— Побывал?..

— Поедим, расскажу.

Накормив его, Самыра, Хабека и поев сама, Чебахан принесла из речки свежей воды и вопросительно уставилась на Озермеса. Он показал, чтобы она села рядом, и принялся рассказывать. Когда он умолк, она вздохнула.

— Я тоже хотела бы это увидеть.

— Хоть завтра, — согласился Озермес, — может, обнаружим там еще что нибудь. А что было у вас?

Она улыбнулась.

— Досталось Хабеку. Он напал на дрозда, и тот клюнул его в нос. Других происшествий Тха нам не послал.

— Если мне повезет добраться до вершины Ошхамахо, скажу Тха, чтобы почаще веселил тебя и защищал от дрозда Хабека.

Чебахан прыснула.

— О, муж мой, какой же ты!.. Ты сказал так, будто Txa твой приятель или наш сосед.

Озермес пожал плечами.

— Я не возражал бы, чтобы он оказался соседом, тогда я давно бы уже о многом потолковал с ним. Хочешь, скажу, что я о нем думаю?

— Скажи, — неуверенно согласилась она, посмотрев на багровеющее небо, — но ты ведь не станешь непочтительно отзываться о нем?

— Я скажу то, что думаю. Не бойся, мой отец не поклонялся Аллаху, и проклинали его за это только муллы. Магометане чтут Аллаха, адыги — Тха, русские — Бога, а другие народы, наверно, еще кого-то. Я иногда думаю, что, может быть, все это разные имена одного и того же большого Духа. Вот посмотри. Видишь солнце? Оно есть. Потом, ночью, мы увидим на небе звезды и луну. Каждый день мы видим вокруг себя горы, слышим, как голосом речной воды смеется красавица Псыхогуаше, я видел скачущего на кабане Мазитху... Все наши боги заняты своим делом, у всех у них человеческий облик, они такие же, как мы. А Тха, или Аллах, или Бог, какие они? Почему они никогда не показываются людям, не протягивают им руку милосердия и помощи?

Чебахан, продолжая время от времени поглядывать на небо, спросила:

— А может, Тха так и делает, но мы этого не замечаем, потому что он невидим?

— Возможно, ведь душа невидима тоже. Однако понять действия Тха не только трудно, но и вряд ли возможно. Когда на меня свалилась лавина, я долго думал, зачем Тха понадобилось обрушить на меня снег. — Он усмехнулся. — Объяснения этому я не нашел. Если Тха наказывал меня, то за что? Хотел припугнуть? Но для чего? Испытывал меня и тебя? Но если Тха столь мудр и всевидящ, как говорят о нем, то он должен заранее знать, как поведут себя Озермес и Чебахан в том или ином случае. Мулла в мектебе только и делал, что твердил нам: Аллах мудр, справедлив, все видит, все знает, он суров, он жестоко наказывает тех, кто попробует выйти из под его воли... У меня был друг, русский, — кажется, я уже вспоминал этого доброго человека, — он не любил своего царя, так же как мой отец не любил пши. Однажды, когда я гостил у него, к нему приехал служитель Бога из русского войска. И тот тоже повторял, что его Бог премудрый, справедливый, всевидящий, но требует, чтобы верующие в него истязали свое тело, а тех, кто, по его мнению, грешил, посылает в ад. Я спросил у него, как его Бог относится к тому, что верующие в него убивают адыгов, и как он вообще относится к убийству человека человеком. Христианский мулла сказал, что заповедь их Бога — не убий и что убийцы, которые не раскаются, будут Богом наказаны. Выходит, сказал я, что ваш Бог, вроде нас, берет кровь за кровь. Друг мой стал смеяться, а служитель Бога рассердился и сказал, что прощает мои слова лишь потому, что я не ведаю, что говорю, а Бог велел прощать неразумных и грешников. Я поблагодарил его за доброту и попросил разрешения задать еще один вопрос. Он согласился, и я спросил, говорит ли он своим воинам, чтобы они, помня завет Бога, не убивали нас. Он разозлился так, что лицо его побагровело, и перестал разговаривать со мной. Они с моим другом стали пить русскую махсыму, а я попрощался и ушел. Вспомнил я об этом вот почему: будь у нас прислужники Тха, они, наверно, утверждали бы то же самое, что и служитель христианского Бога... С тех пор как мы оказались здесь одни, я стал сомневаться и в мудрости Тха, и порой в том, что он вообще существует. По моему, вера в Тха превращает человека в раба, вселяет в него страх, и он, поднимая голову, видит не простор неба и солнце, а меч, висящий на волоске над его шеей.