Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

Самыр вспугнул сразу двух зайцев. Они поскакали в разные стороны, Самыр заметался, побежал за одним, потом почему то решил догнать другого, свернул за ним, но от того только след остался. Самыр догнал Озермеса и, не глядя на него, принялся с озабоченным видом шастать по кустам. Пожалев опростоволосившегося пса, Озермес промолчал. Вспомнив курочку улара, он подумал, что надо было отобрать у нее два три яичка для Чебахан, любившей яйца, сваренные вкрутую.

Щадя птиц, Озермес редко брал яйца из их гнезд. А вот если бы Чебахан и он перед началом сражения за аул спрятали где-нибудь в надежном месте несколько кур и петуха, возле их сакли бегала бы теперь целая куриная стая. Но разве до того им было? Пока аул горел, солдаты переловили всех кур, которые попались им под руку, а остальных наверняка съели лисы и шакалы...

Увидев издали погруженного в размышления Мухарбека, Озермес подумал, что будь пень пониже и не так морщинист, его лучше было бы прозвать Хасаном. Возле Мухарбека на мертвом стволе явора сидела Чебахан. Задумавшись, она смотрела на заходящую сторону и Озермеса не видела.

Остановившись у кладбища, он оглядел покрытые травкой холмики. Рядом с могилами Абадзехи и ее мальчика появились другие. В одной маленькой покоится тот, в которого почему то не вселилась душа — сына его и Чебахан.

За что послано такое наказание тем, кому более всего живущего необходимо продолжение рода, в чем они провинились перед богами? Он не напоминает Чебахан о ее несбывшемся материнстве, и она не заговаривает о своем родившемся мертвым ребенке. Но когда Чебахан подбирает с земли пушистого дрозденка, выпавшего из гнезда, или видит ловко прыгающего с ветки на ветку детеныша куницы, большие глаза ее наливаются тоской, и она бросает на Озермеса быстрый виноватый взгляд. Так смотрят грешники, сознающие, что им нет оправдания. Озермес притворяется, что не замечает ее взгляда, и принимается подшучивать над Самыром.

В большой могиле лежит человек, чья жизнь оборвалась, как она обрывается для тех, кто, не подозревая того, поступками своими калечит собственную душу и этим понукает ее скорее вылететь из его головы. Первый после Абадзехи и, наверно, последний человек, попавший сюда, к ним. Слепящее глаза солнце зашло за облако, желтовато серая тень легла на скалистый обрыв, шафрановое поле, саклю, Мухарбека, и все, кроме освещенной солнцем Чебахан, стало призрачным и легким, вроде полоски тумана, протянутой по краю опирающегося на землю неба. Казалось, еще немного, и тень, уплывая, унесет с собой то, что кажется Озермесу временным и случайным. Но тень, ничего не прихватив, перетекла через овраг и растаяла.

Озермес вздохнул, словно пробудившись от сна. Самыр взглянул на него, подбежал к Чебахан, тявкнул и ткнулся носом ей в колени. Она повернулась, вскочила, вытянувшись в струнку, и быстро пошла навстречу Озермесу, всматриваясь в улара, которого он держал за лапы.

— Измаялась, ожидая тебя, муж мой, — сказала она, стараясь спрятать улыбку.

— Решила, что лавины бросаются на меня каждый день? — Он протянул ей улара. — Мазитха снова позаботился о нас. Силки теперь тоже не останутся пустыми. Появились и зайцы. Самыр перепугал двоих так, что их не догнала бы и стрела.

Самыр, поняв, о чем рассказывает Озермес, к чему-то принюхался и деловито затрусил к оврагу.

Чебахан, проводив его взглядом, прищурилась, лукаво посмотрела на Озермеса и сказала:

— За зиму зайцы отощали и стали быстрее бегать, разве их теперь догонишь?

Озермес отнес в саклю лук и стрелы. Чебахан подвесила над очагом казан с водой, чтобы облить птицу кипятком и ощипать перья. Самыр улегся за дверью в ожидании костей улара. Озермес рассказал про курочку, сидевшую на яйцах. Если бы он не пожалел ее и будущих птенцов, добыча его была бы обильнее. Чебахан не отозвалась, лишь на лбу у нее образовалась тоненькая морщинка.

Уходил потемневший от усталости день, на смену ему после ночи нарождался молодой и светлый. Озермес рубил деревья, обтесывал их топором, с помощью Чебахан заготавливал плетни для стен, настилал крышу. Сакля, после того как Чебахан обмазала плетни глиной, получилась добротной. Две тахты, стол и чурбачки были готовы, когда появилась Абадзеха. После того как смятенная душа покинула ее, Озермес снова принялся за хачеш. Покой и умиротворение, владевшие им от сознания, что черные дни позади, улетели, как осенью улетают снегири и сорокопуты. Снедаемый непонятной ему самому тревогой, Озермес торопился, хватался за топор на рассвете и возился до темноты. — Куда ты скачешь, муж мой? — удивлялась Чебахан. — Еще лето, холода и не подумывают даже о том времени, когда им полагается спускаться со снежных вершин. — Объяснить свое беспокойство Озермес не мог и поэтому лишь пробормотал: — Вдруг дожди пойдут, а хачеш еще не готов. — Разве ты кого нибудь ждешь? — Кто знает... — протянул он. Чебахан испытующе посмотрела на него и криво усмехнулась. — Может, ты надеешься, что сюда забредет другая Абадзеха, но не потерявшая разума? — Усталый Озермес только рукой махнул.