Зиновий Давыдов - Из Гощи гость

А внизу разрастался шум, двери заскрипели там по всем покоям, по всему дому пошла шаркотня. Князь Иван накинул на себя комнатную шубку и сбежал вниз, в спальню к отцу. Здесь он увидел старую туркиню, которая сидела на лавке и мотала во все стороны головой. А стряпейка Антонидка стояла на коленях подле растянувшейся на полу Алены Васильевны и лила княгине на голову воду из оловянного ведра.

Князь Иван глянул отцу в лицо. В мутных глазах старика ничего не прочитал он, но улыбка покойника была жалка и горька; казалось, вот зашевелит он губами и молвит… Что молвит?.. Князь Иван пал на колени перед отцом и поцеловал его бескровную, холодную руку. И когда снова заглянул ему в очи, то как будто разобрал, что хотел сказать старик сыну своему в последний раз.

«Бедный ты!.. Несмышленый ты… — читал князь Иван в горькой улыбке отца. И даже в потухших глазах его уже разбирал князь Иван не хулу, не укоризну, а только сожаление о нем, о князе Иване: — Увы нам!.. Увы!..»

Но возле постели Андрея Ивановича сразу столпились люди. Какой-то монах, отслонив князя Ивана, закрыл покойнику глаза. И стал омывать он Андрея Ивановича, одевать его в саван смертный, словно собирать его в далекую путину.

Синий дым из брякнувшего кадила начал клубиться в углу, подтягиваясь к открытому окошку, где на высоком подоконнике поставлена была, по тогдашнему обычаю, серебряная чаша с водой да с мукою медная кованая миска. Под вопли и причитания подняли с постели старого князя, чтобы положить его в столовой на стол, покрытый коричневой скатертью. И тут заблекотал потерянным голосом дьячок, подхватил заупокойную молитву монах, и хоромы стали наполняться боярами, приказными людьми, торговыми мужиками, пришедшими дать последнее целование безжизненному телу князя Хворостинина-Старка.

Два дня тащились они, Алена Васильевна с князем Иваном, с доброхотами и челядинцами, в Троице-Сергиев монастырь вслед за дрогами, на которые поставлен был тяжелый гроб. Конюх Кузьма с вожжами в руке бежал подле, приваливаясь к дрогам плечом на кривых накатах, на выбоинах и горбах. Дорога пролегала по дворцовым полям, где, обутые в лыки, топтались за сохой государевы холопы. Протяжным звоном встречали и провожали путников панихидные колокола. В селах по пути были всюду нищей братии корм и денежная милостыня. На распутьях суеверные люди окуривались ладаном от нечистого духа.

За Талицами они проехали болото с выплясывавшими на кочках журавлями; а за болотом пошло чернолесье, и на узкой просеке дороги едва разминуться можно было со встречной коляской. Алена Васильевна с туркиней Булгачихой ехали в большой красной колымаге, а подле, перетянутый отцовскою саблею, раскачивался на буром своем жеребчике князь Иван. Он похудел, возмужал, нечесаная бородка разошлась по щекам его кольчиками. Все перемешалось в его голове за последние дни: россказни пана Заблоцкого, безбожная, как ее называют, латынь, последняя улыбка отца, полная горечи и сожаления.

Но конь под князем Иваном неожиданно взмыл, чуть не выбив раздумавшегося всадника из седла. По лесу пошел злодейский какой-то свист, холщовые колпаки замелькали в дубках вдоль дороги, княжеского конька схватил под уздцы косоокий мужичина, поднявший вверх навязанный на палку нож. Князь Иван дернулся к сабле, но его ёкнул кто-то дубиной по руке и мигом срезал саблю с ременного тесмяка.

— Чьи таковы?! — заорал косой, размахнувшись ножом своим у самых глаз князя Ивана.

— Что ты, злодей, не видишь?.. — вскипел князь Иван и показал ему пальцем на остановившиеся вдали дроги с гробом, прикрытым куньей шубой.

Но косоокий, не оборачиваясь, гаркнул:

— Вижу я на тебе однорядку сукна аглицкого, а мне, сироте, где бы добыть хоть сермяжный зипун! Велено вас, таких, побивать и добро ваше на государево имя забирать.

Народ, сколько его было с печальным обозом, бросился в лес. В колымаге хрипела и кричала Алена Васильевна. Старая туркиня свесила черный тюрбан свой из окошка возка.

— Что ты врешь, холоп, злодей!.. — крикнул князь Иван, которого уже стащили с коня на землю. — Клевещешь на великого государя!.. Грабь живых и мертвых до поры — ответишь палачу на Козьем болоте.

— Да ты, я вижу, боярин молодой, речист! Скажу тебе: палачей у государя и про вас хватит. Один он у нас, свет государь, — Димитрий Иванович. А тебе, такому, он, ведомо, не государь.

Неизвестно, как обернулось бы это дальше для князя Ивана, если бы к косому не подбежал запарившийся мужик с куньей шубою, содранною только что с княжеского гроба. Мужик шепнул что-то косому, и тот, обернувшись, разглядел впереди на дрогах обитый вишневым бархатом гроб. Сдернув с головы колпак свой, косой перекрестился трижды и посмотрел на князя Ивана, раскосив от смущения оба свои ока.