— Шуба на тебе, человек божий, царских плеч, — молвил толстоголосый, оглядывая Кузёмку. — Жалованная али скрал где?
Кузёмка не нашелся что ответить и вместе со слепцами побрел через площадь к торговым рядам.
— Эта шуба дадена тебе в утешение за мерина твоего чалого, — продолжал толстоголосый, идя бок о бок с Кузёмкой. — А ты теперь вороти назад на Можайск, назад вороти…
Толстоголосый на ходу гладил Кузёмкин тулуп, щупал его по вороту и рукавам, расхваливал и овчину, и шитво, и скорнячью работу… Кузёмка ёжился и хотел было поотстать либо и совсем повернуть в другую сторону, но толстоголосый, уже подходя к рядам, молвил:
— Ходи с нами на Можайск, братан; будешь у нас пятый. Веселей дорога, легче путь. Вот пройдем напоследях ряды — и скатимся за околицу. А за ночлег я с тебя брать не стану; ночлег тебе даровой.
Места между Вязьмой и Можайском были боровые и шалые. Там еще с царя Бориса поры укрывался беглый люд из деревень и посадов, и помещики рыскали по дорогам, хватая всякого мужика, какой бы ни попался навстречу. Кузёмке думалось, что пройти со слепцами будет безопаснее: убогого человека, может быть, и не зацепит встречный лиходей.
Кузёмка решил не отставать от слепцов. Он брел за ними по торговым рядам — шапочному, котельному, ножевому, — где торговые люди, наживая деньгу на деньгу, сбывали товар с прилавков, шалашей, рундуков. Слепцы останавливались на перекрестках, где гуще толпился народ, и поводырь начинал толсто:
Кормильцы ваши, батюшки,
Милостивые матушки!
Слепцы у толстоголосого были как на подбор: у одного глаза навыкате, у другого — одни бельма, у третьего и вовсе срослись веки. И пели они на разные голоса, жалобно и не толсто, с толстоголосым в лад:
Узнают гору князья и бояре,
Узнают гору пастыри и власти,
Узнают гору торговые гости.
Отнимут они гору крутую,
Отнимут у нищих гору золотую,
По себе они гору разделят,
По князьям золотую разверстают,
Да нищую братью но допустят.
Много у них станет убийства,
Много у них будет кровопролийства…
Но хоть не пал еще и первый снег, а народ был здесь тощ и зол, и торги были худые. С голодных лет опустела половина посада, посадские разбежались кто куда, а оставшиеся были непосильными поборами прижаты вконец.
— Полавошное [155] Пошлина, взимавшаяся с торговцев в зависимости от размеров торгового помещения. В дальнейшем упоминаются и другие виды всяких поборов, обременявших в старину население Московского государства и в особенности его торговое сословие: мостовщина — пошлина за проезд и провоз товара через мосты; поворотное — за вывоз товара из ворот гостиного двора; проплавное — за провоз товара по рекам; весовые (деньги) — за взвешивание товара; оброчные — государственные подати; полоняничные — денежный сбор на выкуп пленных; кабацкие — взыскиваемый с населения недобор денег по торговле вином в казенных («царевых») кабаках; кормовые — денежный сбор на содержание царской администрации; головщина — пошлина, уплачиваемая с человека («головы») при проезде торговых людей на торг; на обратном пути (при проезде назад) они снова уплачивали пошлину, которая называлась задний калач.
платим? — кричал, завидя слепцов, скуластый купчина, разместившийся на скамейке под холщовым навесом с яблоками и мочальными гужами.
— Платим, — откликался другой, торговавший напротив лыком и подсолнечным семенем.
— С мостовщины платим? — взывал гужевой.
— Платим, — подтверждал сосед.
— Поворотное платим? — не унимался скуластый.
— Платим, — слышал он одно и то же, точно аукал в лесу.
— А проплавное? — орал скуластый подошедшему поводырю прямо в плоское его лицо.
— Платим и проплавное, — плевал поводырю в ухо подсолнечною шелухою купец, торговавший подсолнечным семенем вроссыпь.
— А весовые, оброчные, полоняничные, кабацкие, кормовые?..
— И кормовые платим.
Слепцы, не выдержав крику торговых людей, отступали в заулок, к опрокинутым рундукам. Но разошедшиеся купчины не могли уняться сразу, и скуластый, размахивая веревочным гужом, все еще гремел на весь ряд:
— Едешь на торг — плати головщину!..
— Катишь в обрат, — гудело из лавчонки напротив, — давай задний калач.
Толстоголосый, кое-как выбившись из заваленного всяким хламом заулка, брел со своими слепцами дальше, к палаткам иконников. Здесь, казалось ему, богомольный народ, может быть, отзывчивей будет к слепым.
Читать дальше