Зигфрид Обермайер - Калигула

Для подробного обсуждения дальнейших действий главные заговорщики собрались в малом торжественном зале претория. Входы и выходы охраняли надежные люди.

Здесь были тридцать мужчин, среди них сенаторы Виниций и Азиатик, секретарь Калигулы Каллист, префект Клеменс, а также трибуны Херея и Сабин.

От участия Клавдия Цезаря отказались, чтобы не привлекать внимания.

Собрание открыл Азиатик. Он считал себя искусным оратором и старался воспользоваться любой возможностью, чтобы доказать это другим.

— Месть сладка, — начал свое выступление сенатор. — Так сказал один наш поэт, но я не могу с ним согласиться. Месть, может быть, и хороша, и оправданна, но мы собрались здесь потому, что считаем жизнь бесценным даром и не готовы пожертвовать ею ради удовольствия сума-с-шедшего тирана. Поэтому наше намерение я хочу назвать не местью, а необходимостью во благо всех и не в последнюю очередь для сохранения достоинства Рима. Да, друзья мои, Рим вот-вот потеряет к себе уважение под властью императора, сожалеющего, что его народ имеет не одно-единственное горло, которое он мог бы перерезать себе на радость. Что ж, у Калигулы только одно горло и одно сердце, и достаточно одного удара, чтобы нас всех от него освободить.

Мы нанесем этот удар во время учрежденных в честь нашего великого Августа Палатинских игр. Все присутствующие здесь принимают в них участие. Нашей задачей будет отвлечь охрану императора, когда Калигула направится из театра во дворец или из дворца в театр. Клеменс назначит в личную охрану нашего друга, трибуна Кассия Херею, и он — по своему личному желанию — нанесет первый удар.

Сабин воскликнул:

— Тогда за мной второй удар — у меня на это есть причины. Кроме того, мы с Хереей друзья, и я хочу его поддержать.

— Почему бы нет! — согласился Азиатик. — Чем больше ударов получит Калигула, тем лучше.

Слова попросил Каллист.

— Никто не знает, вернется ли император к Палатинским играм. Он, должно быть, отправился с Пираллией на юг, предположительно, на Сицилию.

— Тогда придется собраться еще раз и снова принять решение. Как только Калигула вернется в Рим, он в наших руках. Если же он, по примеру своего деда Тиберия, переедет жить на Капри, подобраться к нему будет сложно. Но это маловероятно. В любом случае мы узнаем о его планах заранее и примем меры.

Каллист повернулся к трибунам:

— Вам обоим я обещаю, что Рим будет славить вас как героев.

Сабин поднял руку:

— Я тоже хочу напомнить слова поэта: «Не хвали день до наступления вечера» и поэтому прошу — конечно, и от имени моего друга Хереи — о героях пока ничего не говорить. Не будем гневить Фортуну.

Когда Клеменс остался с Каллистом наедине, он сказал:

— У Корнелия Сабина светлая голова, и он не теряет чувства реальности среди восторгов. Херея же слишком много говорит о республике. Что ж, посмотрим. Да, вот еще что. Не надо забывать о сестрах императора. Хорошо, что сенат тогда единогласно внес решение…

Каллист улыбнулся:

— Нас никто ни в чем не сможет упрекнуть…

— Так и должно быть, — кивнул Клеменс. — Какие тут могут быть упреки?

Вилла Евне на Капри после смерти Тиберия сама стала жертвой. Калигуле, Пираллии и преторианцам не удалось ее вновь оживить.

Император взял Пираллию за руку и повел через аркады, длинные переходы и атрии, показывая украшенные фресками жилые помещения, термы, скрытые в скалах комнатки, потайные лестницы и выходы.

— Тиберий всегда боялся заговоров, хотя здесь у него не было на это ни малейших оснований. Астролог Тразиллий постоянно запугивал его мрачными предсказаниями. Этому лжецу удалось втереться в доверие к императору, и тот чувствовал себя в опасности, если толкователя звезд не было поблизости. Я бы давно отправил эту дряхлую Кассандру к Орку. Пойдем, я покажу тебе кое-что другое.

И снова они шли длинными переходами, вдоль колоннад, откуда местами открывался изумительный вид на море и отвесные скалы. Оказавшись в небольшом зале, к которому примыкал запущенный сад, Калигула остановился в нерешительности.

— Это было здесь? Все кажется мне незнакомым, и я ничего не узнаю.

Пираллия молча ждала. По пустым холодным комнатам бродил сырой морской ветер, и она мерзла.

Калигула разглядывал настенные фрески.

— Подвиги Геркулеса! Конечно, именно здесь Тиберий надел на меня тогу вирилия. Мне было тогда девятнадцать лет, и старик устроил торжественную церемонию, но в остальном он не сделал ничего. Он ненавидел меня, больше любил старших внуков. Друз с Нероном тоже здесь надели свои мужские тоги, но их по всей форме приняли в сенате, и народ получил подарки в день их совершеннолетия.