Зигфрид Обермайер - Калигула

Про себя Калигула подумал: «Как раз префектом ты и не хочешь оставаться, лиса, но я открою тебе путь к императорскому трону».

— Понимаю, префект. Кто же захочет ухудшить свое положение, даже если обстоятельства изменились? Мне дело видится совсем простым: ты мог бы стать регентом при маленьком Тиберии Цезаре и править до его совершеннолетия. Я бы, во всяком случае, постарался на твоем месте.

На такой ответ Сеян не рассчитывал. Для этого Калигулы, похоже, власть и правда ничего не значит.

— Не знаю, подхожу ли для этого я, простой солдат…

— Ты слишком скромен, Сеян. Тот, кто уже почти десять лет — с одобрения нашего императора — почти самостоятельно руководит судьбой Рима, подходит и для регента. Тиберию Цезарю сейчас одиннадцать, и, если его прадед в ближайшие годы освободит трон, пять или шесть лет ты будешь исполнять регентские обязанности.

— А ты, Гай? — вырвалось у Сеяна.

— Я не так тщеславен, как мои братья, которым это не пошло на пользу. Я предпочитаю спокойную, размеренную жизнь, много читаю, хожу в театр, планирую написать биографию моего отца. Вероятно, я пошел в своего дядю Клавдия, он как раз трудится над многотомной историей Римской империи. Такое занятие привлекает меня больше, чем государственная должность.

Сеян поверил ему, потому что хотел поверить.

— Меня радует, Гай Цезарь, что мы так хорошо поняли друг друга.

Калигула заставил свои тонкие губы растянуться в улыбку.

— Почему бы и нет? Я хорошо знаю историю Рима, чтобы понимать, что он своим величием обязан деятельным, талантливым мужьям, таким как ты, префект Сеян.

Оба во время разговора бессовестно лгали, и Калигула показал себя мастером перевоплощения. Едва ли он вел уединенный образ жизни, как рассказывал префекту. Не тратя даром времени, он с недавних пор начал налаживать контакты с многочисленными друзьями и сторонниками своего отца. Кто же не помнил забавного Сапожка, которого Германик повсюду брал с собой? Судьба Агриппины и его старших братьев возмутила многих, хотя они и не могли говорить об этом в открытую. Калигула не занимался ничем — только старался стать заметным. Армия и народ должны были знать, что в семье Германика еще есть наследники.

Конечно, от Сеяна это не ускользнуло, но ни его шпионы, ни он сам не придали деятельности Калигулы большого значения. Кроме того, в планах Сеяна было сделать Калигулу императорским наследником. Но после этого разговора идея регентства его полностью заняла: он направил в это русло все свои усилия.

«Калигула же, — думал Сеян, — рано или поздно разделит участь своих братьев, даже если и не жаждет власти. Основное препятствие — семья Германика — будет, таким образом, устранено, и у народа появится новый кумир для воздаяния почестей».

Император Тиберий уже третий год жил на Капри и не чувствовал ни малейшего желания возвращаться в Рим. Не только потому, что в большом городе он считал себя окруженным врагами и предателями, но и по той причине, что там, что бы он ни делал, за ним наблюдало слишком много глаз. Что он ел, когда спал, с кем имел личные отношения, каких мальчиков предпочитал для увеселения, каким порокам оказался подвержен — все подробности его жизни обсуждались и перевирались, что очень огорчало императора. Тиберий всегда был развратником и остался им в старости. Правда, он этого не стеснялся, но ему не хотелось, чтобы народ узнал о его наклонностях: это бросило бы тень на образ его богоподобного величества.

В каком свете хотел император предстать перед обществом, рассказывают его письма к сенату, как, например, это:

«Сенаторы! Я открыт перед вами и хочу, чтобы и в памяти потомков осталось, что я — человек, который строго выполняет свои обязанности и живет лишь тем, чтобы соответствовать званию принцепса [5] Принцепс — в Древнем Риме глава государства при такой форме монархии, когда сохраняются республиканские учреждения, но власть фактически принадлежит одному человеку. . Грядущие поколения будут чтить меня, если в их памяти сохранится, что я был достоин своих предков, преисполнен заботы о гражданах, не терял мужества перед лицом опасностей и не знал страха в борьбе за благополучие общества. Это будет нерукотворный храм, который я воздвигну в сердцах, — самый прекрасный и долговечный памятник! Поэтому я и прошу богов о том, чтобы они до конца моих дней сохранили мне уравновешенный и разбирающийся в законах божеств и людей разум, а граждан и союзников о том, чтобы они, когда я уйду, удостоили похвалы и благожелательных воспоминаний мои дела и мое доброе имя».