Сергей Максимов - Цепь грифона

Совершив очередную проходку по кабинету, Сталин опять обращался к Звереву:

– У меня для вас хорошая новость, товарищ Зверев. Только что подписано соглашение с американцами о переходе к «полному ленд-лизу» на бескредитной основе. Что вы об этом скажете?

– Если бы я услышал это не от вас, товарищ Сталин, я бы никогда в это не поверил, – поразился Арсений Григорьевич.

– Это не всё. Нам удалось отстоять право не представлять бюджетный доклад о размере наличных золотых запасов. Товарищ Берия утверждает, что даже англичане не избежали перед американцами такой участи.

Зверев, как финансист, быстро выстраивал в уме цепь действий, которые можно предпринимать в связи с изменившимся положением вещей. А ещё он испытал облегчение, какое испытывают, когда сбрасывают с плеч тяжесть. Показалось даже, что он выпрямил спину, развернул плечи, кажется, и задышал свободнее.

Он хорошо запомнил первый, самый тяжёлый этап расчётов по ленд-лизу в августе 1941 года. Тогда за первоначальный кредит в десять миллионов долларов пришлось сразу выложить девятьсот три тысячи золотых тройских унций или двадцать одну целую одну десятую тонны золота. Еще и оплатить так называемые «риски». А ещё наличные расчёты с США за товары на сорок один миллион долларов при посредничестве Великобритании… За неполный сорок первый год это составило ещё тридцать шесть и семь десятых тонны драгоценного металла. А ещё к этому следовало добавить расчёты золотом по двухсторонним договорам с Англией. Почти сразу за чувствительным облегчением нарком финансов испытал чувство, похожее на чувство тревоги, что не ускользнуло от проницательного Сталина.

– Что-то вас настораживает? – спросил вождь.

– Неожиданная уступчивость всегда должна настораживать, товарищ Сталин. Особенно когда до этого бились за каждую унцию.

– Это правильно, товарищ Зверев. А какой вывод мы должны сделать? Вы говорите, а мы послушаем.

Арсений Григорьевич ответил не сразу. Присутствие в кабинете наркома внутренних дел мало располагало к откровенности. Но, будучи человеком прямым, он и ответил прямо:

– Я имею дело с финансами и не верю в проявление дружественных чувств, когда дело касается товарно-денежных отношений.

– А какое заключение вы сделаете из своего вывода? – удовлетворённо спросил вождь.

– Считаю, что союзники примут наши прежние предложения об оплате поставок стратегическим рудным сырьём. Можно теперь смело предлагать им и другие товары – даже пушнину и икру. И, насколько это возможно, придерживать золотой запас. Это лежит на поверхности.

– А что в глубине? – уже не отставал Сталин.

Прежде чем ответить, Зверев опять перевёл взгляд на Берию. Ему было трудно и неприятно от присутствия в кабинете этого человека. Но делать было нечего. Сталин любил создавать такого рода неудобства при докладах. Часто используя для раздражения докладчика присутствие Берии или Мехлиса.

– Союзники заинтересованы в длительной и кровопролитной войне, – на одном дыхании произнёс Арсений Григорьевич.

– Лаврентий, ты не мог мне это сказать? Кто у нас отвечает за разведку? Нарком Зверев отвечает? Сталин отвечает? Может быть, товарищ Калинин отвечает? Может быть, нам у всесоюзного старосты в следующий раз нужно спрашивать, что выгодно союзникам?

У «всесоюзного старосты», председателя Верховного совета СССР Михаила Ивановича Калинина, названного «старостой» с лёгкой руки Троцкого, можно было спросить разве только о том, помнит ли он сам, кто он такой по должности? Кроме вручения в Кремле наград советским героям у старого большевика Калинина, кажется, не было никаких других прав и обязанностей. Почётных и не слишком обременительных.

– Хорошо, что у нас господина Троцкого теперь в правительстве нет, – к удивлению присутствующих, вдруг неожиданно заявил Сталин.

Само упоминание этой фамилии заставило наркомов даже обменяться взглядами. При всей обоюдной неприязни они были готовы друг у друга спросить, что это могло бы значить? Даже на упоминание этой фамилии в стране было наложено жесточайшее табу. И вдруг такое странное высказывание…

– Хорошо, что Троцкого вообще нет, – окончательно смутил и выбил наркомов из колеи понимания Сталин.

Вождь точно осёкся. Одна только мысль об этом человеке обычно вызывала у него приступ бешенства. Но ещё большее бешенство вызывала у него невозможность говорить о Троцком всё, что он о нём думал и знал. Если бы мог – определение троцкизма он бы свёл до одного-единственного предложения: «Троцкизм – леворадикальное движение в марксизме, инспирированное международным капиталом для устранения экономических противников путём смены политических формаций в суверенных государствах». Вот как надо было сказать! Вместо этого приходится говорить, что «троцкизм – идейно-политическое мелкобуржуазное течение, враждебное марксизму-ленинизму и международному коммунистическому движению, прикрывающее свою оппортунистическую сущность леворадикальными фразами».