Сергей Максимов - Цепь грифона

– Николай, – уже без смеха, не обращая внимания на вызывающую реплику, заговорил Суровцев, – завтра отправишься на встречу со своим радистом. Передашь немцам то, что тебе прикажут. И не надо кокетничать. Я имею в виду рассказы о сложной жизни за границей и о непростом прошлом… Так же будет неуместно и любое покаяние… Тем более не надо ставить какие-нибудь условия и вести речь о каких бы то ни было гарантиях. Пойдёшь и сделаешь. Это первое. Второе, – продолжал он, – сейчас тебе выдадут чернила и бумагу. Набросаешь конспект будущих мемуаров о горькой судьбе белогвардейцев на чужбине. Особое внимание обрати на историческое место участников белого движения в нынешнем походе против еврейско-большевистской власти. Так немцы, кажется, теперь говорят? И будь предельно откровенен в вопросе личного участия.

Новотроицын жадно раскуривал уже вторую папиросу. Руки его чуть дрожали. И это не укрылось от взгляда Суровцева.

– А мне тебя можно спросить? – вдруг поинтересовался Новотроицын.

– Спрашивай, – обыденно разрешил Сергей Георгиевич.

– Может быть, ты секрет какой знаешь? Как-то ты всюду при деле оказываешься. И в училище, и потом… И у белых, и у красных, и снова у белых… И опять у красных… А я вот что ни сделаю – всё через пень-колоду! Всё коту под хвост… У тебя даже седых волос, смотрю, нет! А у меня и в штанах теперь одна седина. Да и личико, как трактора поездили… Твоё нынешнее начальство знает, что ты за птица такая? – спросил он.

– Знает. Всё они про меня знают, Коля. В этой стране что-то утаить – труд напрасный.

– Ну так почему не шлёпнули тебя? Слащов вон долго по возвращении пожил? – риторически спросил Новотроицын.

Белый генерал Слащов-Крымский вернулся в Россию уже через год после того, как покинул Крым с частями армии Врангеля. Вернулся он после декрета ВЦИК об амнистии от 3 ноября 1921 года. Прожил ещё восемь лет. Будучи преподавателем школы «Выстрел», был убит в 1929 году неким Коленбергом. По официальной версии Коленберг отомстил Слащову за смерть брата, казнённого в Крыму по приказу генерала.

– Я и сам иногда удивляюсь, почему жив до сих пор, – совершенно искренне ответил Сергей Георгиевич. – Больше того скажу… Уверенности в том, что меня завтра не шлёпнут – у меня тоже нет. И опять же у кого она сейчас в России есть? Беда в том, что другой страны у меня нет.

Суровцев встал, давая понять, что разговор окончен.

– Подожди, – не хотел расставаться на такой тревожной ноте Новотроицын. – Подожди.

– Нет, Николай. Не по-до-жду, – по слогам произнёс генерал. – Ничего путного ты у меня не спросишь. И что бы я тебе ни сказал – вряд ли это тебя утешит. А пока мне надо подумать, как твою дальнейшую судьбу устраивать. Никогда бы не подумал, что придётся заниматься и таким непростым делом. Но, как ты помнишь, и ты меня в схожей ситуации в двадцатом году выручил. Пиши. Напиши и о той части своего задания, которое выходит за рамки чисто разведывательной работы. Такое задание у тебя, сдаётся мне, есть. Готовься к встрече с радистом. Пока всё.

Сам характер Новотроицына противился такому повороту событий. С юнкерских усов склонный к нарушению дисциплины, он и до звания полковника белой армии дослужился через целую череду разжалований. Суровцев был уже полковником, когда Новотроицын в который раз ходил в поручиках. Да и отношения с Суровцевым у него были не простые. Несколько раз дело едва не доходило до дуэли. А уж юнкерских потасовок невозможно было и сосчитать.

И что особенно было обидно Николаю Павловичу Новотроицыну, что менее сильный, но более ловкий в драке Суровцев в юности постоянно его побивал. Вот с другом его, силачом Анатолем Пепеляевым, он справлялся, а с Суровцевым справиться не мог. Прямо беда какая-то. Вот и сейчас Мирк-Суровцев по всем показателям опять его побил. Контрразведчики во время предыдущих допросов даже отдалённо не могли приблизиться к вопросу о его перевербовке. Этот даже не допрашивал. И не перевербовывал. Сказал: будешь делать то-то и то-то. И возразить ему нечего. Но почему-то и чувства горечи у Новотроицына в этот раз не было. Получилось, что Мирк-Суровцев показал ему единственно возможный в его положении вариант действий.

Войдя в кабинет Судоплатова, Суровцев замер у дверей. Точно дал присутствующим возможность себя рассмотреть. В отличие от Судоплатова ни Фитин, ни Федотов не видели его в генеральской форме. К тому же с новеньким орденом на груди. Он точно дал им возможность привыкнуть к себе другому.