Сергей Максимов - Цепь грифона

– Вы хотите сказать, ваше высокопревосходительство, что под Москвой решается судьба не только России? – попытался погасить пафос такого заявления Суровцев.

– Именно так и не иначе, – сухо, с достоинством подтвердил фельдмаршал.

Являясь с 1934 года фельдмаршалом, Маннергейм не требовал от окружающих обращаться к нему в столь высоком звании. Он отдавал себе отчёт, что маршальское звание было и оставалось пока только званием почётным. Само его появление в маленькой Финляндии он считал несерьёзным. Что говорить, если даже маршал более крупной Польши, ныне покойный Пилсудский, воспринимался и смотрелся в этом звании опереточно. Звание маршала предполагает не одну или две, а многие и многие крупные военные победы, приведшие к серьёзным, часто необратимым, политическим результатам.

Генерал Пул, не скрывая раздражения, встал со своего кресла и подошёл к камину. Двумя руками принялся орудовать каминными щипцами. Душевное спокойствие, с огромным трудом приобретённое им за годы пребывания на чужбине, подобно дровам в камине быстро сгорало. Финской генерал Аксель Пул превращался в прежнего порывистого поручика русской армии Алексея Пулкова.

– Я решительно отказываюсь понимать и тем более принимать такую логику, – бросая в камин берёзовые поленья, говорил он.

– Эта логика есть логика сложившейся ситуации, – точно разъяснял свою позицию Маннергейм. – На все упрёки ко мне со стороны Гитлера я могу теперь отвечать, что если даже великой Германии не удаётся сломить сопротивление советов, то глупо требовать этого от маленькой Финляндии.

– Ваше высокопревосходительство, – дипломатично и мягко повёл свою речь Мирк-Суровцев, поднимаясь из кресла, – я хотел бы в вашем присутствии поблагодарить генерала Пула.

Пулу ничего не оставалось, кроме как оставить в покое камин и повернуться лицом к Суровцеву.

– Пожалуйста, – кивнул бывший генерал свиты его императорского величества Николая II.

– Ваше превосходительство, – подчёркнуто официально и многозначительно начал Сергей Георгиевич, обращаясь уже к Пулу, – я в полной мере сумел оценить вашу открытость, а также истинное благородство, с которым вы вели со мной дела. Я был рад встретить в вашем лице достойного представителя финского генералитета. Наша встреча для меня приятна ещё и тем, что я воочию мог подтвердить своё высокое мнение о вас, как о достойном офицере русской контрразведки, с коим мне посчастливилось плечом к плечу воевать на русско-германском фронте в далёком 1916 году.

Пул был тронут. Суровцев сумел сказать комплимент и при этом даже намёком не показать, что он, генерал Пул, был когда-то его подчинённым. Маннергейм, со своей стороны, не мог скрыть удовольствия от неожиданной для военного человека дипломатичности, только что продемонстрированной русским разведчиком.

– И всё же, – сказал Пул, – должен вам заметить, что я только выполнял приказ главнокомандующего.

– Присаживайтесь, господа, – вставая из кресла, пригласил Маннергейм. И без того немалого роста, теперь он стал казаться выше рядом с сидящими генералами. – В эти дни вы перестали быть простыми разведчиками и контрразведчиками, – продолжил финский главнокомандующий, сделав несколько шагов, заметно прихрамывая на одну ногу. – Вероятно, пик в карьере разведчика наступает в тот момент, когда он начинает иметь дело со сведениями стратегического характера. Но тогда наступает опасный и головокружительный скачок. Такой разведчик в одночасье попадает даже не в сферу политики как таковой. Он попадает в сферу политики тайной. В своё время мне пришлось проделать этот путь. Поэтому хотел бы вас предостеречь от ошибок, которыми этот путь выстлан. Тайная политика на то и тайная, чтобы оставаться неведомой для большинства. Тайна не любит свидетельств и свидетелей.

Эхо жутко повторило последнее слово фельдмаршала. «Свидетелей», – раздалось под сводами зала. Точно не барон, а кто-то другой, величественный и страшный, произнёс это слово сверху.

– Тайное становится явным, и меня сейчас заботит, как будут выглядеть наши действия в глазах потомков. Простите за высокий штиль, – опять вернулся к прежнему беспокойному душевному состоянию генерал Пул.

– Пусть это вас не страшит, голубчик, – со снисходительной улыбкой произнёс фельдмаршал. – Самое забавное, что самыми примечательными историческими деятелями оказываются те, после которых остаётся много неразгаданных тайн. Ничтожества в политике не оставляют после себя ни тайн, ни загадок.