Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— Нет, что меня больше всего умиляет, — отставила свою рюмку Ирина, — так это наша способность болтать. Неведомая страна! Чеховские герои! Вот вы и есть самые настоящие чеховские герои. Сидите и болтаете. Да еще на этом фоне, — она ткнула пальцем на висящий на стене портрет Сталина.

— Мешает? — миролюбиво усмехнулся Сережа.

— На нервы действует. Видеть не могу! Паук с усами! — бросила косой взгляд на Сталина и вдруг взорвалась, — да сними ты его! Хоть на сегодняшний вечер.

Сережа засмеялся, подошел и снял портрет. Андрей Туренев галантно поклонился Ирине.

— Это эмоции, — сказал он, — а если смотреть фактам в лицо, то у вас, я имею в виду остающихся, выбита из-под ног главная опора. Где она, питавшая вас все прошедшие годы философия о погибшей России? Чем станет жить теперь эмиграция? На чем будет основываться ее вера? Что сможет она противопоставить поступкам столь несимпатичного вам человека? — он показал на поставленный в углу лицом к стене портрет.

— Андрей Павлович, — откинулась на стуле Ирина, — вы что же, стали большевиком?

— Ни в коем случае. В отличие от Сережи, я социализм не принимаю.

— А он принимает?

— Насколько я понял из предшествующего разговора — да. Но это его убеждения, и давайте оставим его в покое с его убеждениями. Вы меня спросили — я отвечаю: я глубоко верующий, религиозный человек.

— А едете к нехристям. Зачем?

— Работать, — просто сказал он. — В этой голове, — он постучал по лбу, — кое-что есть. Надеюсь, мои знания моей стране пригодятся. Иначе для чего бы нас, спрашивается, стали звать?

Один из немногих, Андрей Туренев имел высшее образование.

— Понятно, — протянула Ирина, — а чем будет заниматься в России Сережа? Что он там делать будет?

Сережа и Андрей обменялись снисходительными взглядами. Я подметила эту снисходительность во взглядах по отношению к остающимся уже давно. Это сквозило и у Сережи, и у Андрея. Еле заметно, не нарочито и даже непроизвольно. Сережа погладил Иринину руку и ответил в тон Андрею:

— Работать. Просто работать.

— А может, и учиться куда пойдет, — вставила Ольга Туренева. Она у нас всегда была оптимисткой.

Сережа смешно сморщился:

— Ну, это вряд ли. В нашем возрасте учиться не начинают. Вон пусть наша козявка учится, — он махнул головой на доносившийся из соседней комнаты взрывной смех дочери.

Этот спор мог продолжаться до бесконечности, но пришли Понаровские, пришел Вася Шершнев, расстроенный, виноватый. Ника повисла на шее крестного, и он с радостью занялся ею, лишь бы не отвечать на вопросы, лишь бы не оправдываться и не вынуждать Ирину говорить ненужные и злые слова.

С Ниной и Ольгой мы отправились на кухню подбавить еще чего-нибудь съестного на стол. Стало шумно, суматошно, заговорили о делах практических: что брать, чего не брать с собой в Россию. Ирина забилась в угол, смотрела на нас с грустью и сожалением. Потом стали просить Нину спеть, и она пела изумительным контральто, доставшимся в наследство от матери:

Я смотрела на собравшихся у нас друзей и радовалась. Вот мы и не одни. Самой судьбой нам предназначено держаться вместе. Вместе мы ни за что не пропадем, как не пропали до сих пор в эмиграции.

Напоследок произошла забавная вещь. Сереже выдали рабочую карточку. Семнадцать лет он прожил в Париже и не мог ничего добиться, а тут — на тебе. Может, вся наша жизнь пошла бы по-иному, имей он ее раньше. Но было уже поздно. Настало время сжигать корабли.

Первым делом продали право на квартиру. Совершили сделку, стало грустно. Мы успели полюбить нашу неказистую мансарду, мы хорошо, дружно в ней жили. Но предаваться меланхолии было некогда. На вырученные деньги стали покупать необходимые вещи. Купили дочке заячью шубку с капором. Купили замечательный сундук-корзину, емкую, способную вместить весь наш гардероб и все мелочи. Почти невесомая, она была сплетена из ивовых прутьев.

Покупали посуду, всякие чашки-плошки — неинтересно перечислять. В общей сложности у нас получилось три чемодана, корзина, рюкзак с едой на дорогу и портплед с постельными принадлежностями. Один чемодан с книгами. Русскими. Иностранную литературу везти не разрешалось. Но на самое дно я сунула малый Ларусс, французскую грамматику и томик Верлена.

Как потом выяснилось, мы могли взять с собой всю нашу мебель, но мы об этом не знали и все продали.