Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Устанавливалась жаровня, на нее ставили котел с кипящим маслом, нарезанную соломкой картошку клали в железную сетку и прямо при тебе опускали в шкворчащее масло. Подрумяненную вынимали, складывали в бумажный фунтик, сверху немного соли — пожалуйста!

А еще, но это зимой, продавали каштаны. Тоже на улице. Возле жаровни сидела укутанная в платки торговка. Покупаешь фунтик каштанов — и вкусно, и руки согреваются.

В июле мастерская, где я красила шарфы, прогорела. Моя напарница нашла другую, пригласила меня, но сразу предупредила:

— Долго мы там не продержимся. Хозяйка — стерва. Видите ли, ее муж был до революции большой шишкой. Его самого я не видела, а эта привыкла помыкать людьми и никак не отвыкнет. Прямо садистка какая-то.

Я успокоила приятельницу.

— Сколько продержимся, столько и продержимся. И то хлеб.

Продержались мы у К*** всего два месяца. О предстоящем отъезде в Советский Союз я помалкивала, а то бы в два счета вылетела. В один прекрасный день нам отказали без всякого предупреждения:

— Завтра можете не приходить, заказов мало. Оставьте адреса, понадобитесь — вызову.

Июль и август выдались в Париже на редкость жаркими. Говорили, будто такая жара бывает раз в пятьдесят лет. Крыша над нашей мансардой накалялась так, что даже сквозь штукатурку потолок становился горячим. Изредка собирались грозы. Жуткие, багрово-коричневые тучи клубились над городом, полыхали молнии, грохотало, будто настал конец света. Но дожди выливались над окраинами, а на нас наваливалась новая волна духоты.

От греха подальше мы отправили дочь в деревню к пожилым фермерам. Это были дедушка и бабушка одной из подружек Ники по детскому саду. Мать этой девочки по моей просьбе поговорила с родителями, и они согласились приютить наше чадо. По случаю жаркого лета у Пэпе и Мэме (так звали стариков) собрались внучки. В компании с ровесницами Ника не скучала, привязалась к старикам, мы были за нее спокойны.

Она возвратилась домой в начале осени и озадачила нас новым фокусом. Перестала говорить по-русски. В три года французский язык вошел в ее обиход без всяких усилий, как это бывает с детьми, но дома мы всегда говорили по-русски. А тут молчок.

— Ника, почему ты не говоришь с нами по-русски?

Растерялась, плечики подняла и по-французски:

— Не знаю, у меня все русские слова куда-то разбежались.

Но день отъезда уже приближался. Эмиграция угомонилась. Надоело ругаться, спорить. Решившие ехать паковали чемоданы. Остальные махнули на нас рукой. Из близких знакомых, кроме Понаровских, ехали Панкрат с женой, Туреневы.

Андрея Туренева я знала плохо, а жена его Ольга всю молодость провела с нами в спортгруппе. У них было двое детей, была бабушка, они уезжали в Россию всем семейством.

Но многие сомневались. Шершневы, например. Вася хотел ехать, Ирина наотрез отказалась. Она не могла простить большевикам расстрелянной матери, а Васин патриотизм выводил ее из себя. Он сдался, подчинился жене. На радостях она примчалась к нам:

— Не едем! Не едем!

Мы огорчились. Сережа так надеялся на старого друга. А Ирина не могла остановиться:

— Во сне вижу — он увозит меня в какой-то телеге, по разбитым дорогам. Жуть! Проснулась, господи, счастье-то какое! Я дома, в родной квартире, меня кусают родные парижские клопы, за окном родная улица Коммерс… Пока не поздно, и вы одумайтесь! Куда? Зачем? Не доверяйте этим краснобаям из консульства!

В тот день у нас в гостях были Туреневы. В детской комнате возились, затеяв грандиозную игру, дети, а мы притащили из кухни стол, накрыли, чем бог послал, и говорили, говорили.

О чем? Ясно о чем, — о России. Никаких иных разговоров в ту пору меж нами не велось. Что греха таить — всем было страшно. Мы не то чтобы успокаивали себя, мы все пытались уяснить: а куда мы, собственно говоря, едем? Что за страна? Какая она нынче, Россия?

Усевшись за стол, Ирина Шершнева сразу подхватила нить разговора и фыркнула:

— Совдепия. Вот такая она и есть.

К ней обратились изумленные лица.

— Страна, победившая в такой войне?

Ирина стушевалась, пробормотала под нос, к рюмке своей обращаясь: «Вот увидите, увидите, вспомните тогда».

— Нет, так примитивно рассуждать нельзя, — следил за колечком папиросного дыма Андрей Туренев, — но давайте раз и навсегда уясним, что ожидаемой нами… скажем так: чеховской России — не существует.

— Отчего же? — засомневалась я.

— Оттого, дорогая моя Наталья Александровна, что чеховские герои в большинстве своем лежат на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Перед нами неведомая страна, нам надлежит осваивать ее заново.