Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

В начале октября позвонила Маша и по вредной привычке с места в карьер стала орать в трубку, будто пожар.

— Нац-мальчики собираются наших бить! Приходи обязательно!

Я отутюжила блузку, надела синюю юбку, лодочки на высоком каблуке, жакет. Повертелась перед зеркалом, подмигнула себе самой и отправилась на собрание. Для такого важного случая был снят вместительный зал на улице Вожирар.

В зале толпился народ, мелькали репортеры из русских газет, все знали о готовящейся провокации. Наконец появились пожилые нац-мальчики, пожилые же младороссы повели с ними словесный бой. Спортгруппа и молодые нац-мальчики свистели и улюлюкали в нужных местах. Вскоре нац-дяденьки стали выбираться из зала, обругав на прощанье наших большевиками и паршивыми жидами. Злые крики их неслись из теснимой к выходу толпы. Какому-то репортеру из «Возрождения» все же заехали в ухо. Он озирался и никак не мог сообразить, с чьей стороны. В какой-то момент чуть не произошла свалка, но вскоре все утихло. Младороссы собирались кучками и страстно обсуждали «прекрасные результаты собрания». Спортгруппа растащила стулья и бросилась танцевать.

Распевала вся спортгруппа песни собственного сочинения. Там были еще другие строчки, но они больше подходили для лагерной жизни:

В спортгруппе любили сочинять всякие частушки, смешные стихи на случай. Особенно у Марка Осоргина это ловко получалось. Но была среди нас и настоящая поэтесса, правда, мы, друзья ее и приятели, об этом не подозревали.

Все называли ее Пусет. Настоящее имя ее было Ирина Равелиотти. Была она русская, обыкновенная русская девочка, веселая, даже чуточку легкомысленная, как некоторым казалось. Первой бросалась в водоворот вальса «сегодня с Колей, а завтра с Толей», каштановые локоны наотлет, тонкая рука на плече партнера, гибкая спина и белозубая улыбка.

В двадцать пять лет она умерла от туберкулеза и оставила после себя небольшую тетрадку стихов и повесть-исповедь «Дневник одной молодой девушки». На французском языке. После смерти Ирины родители издали эти две книжечки, и они разошлись в мгновение ока. Это были глубокие, проникновенные стихи и настоящая, зрелая проза.

В тот, описываемый мной вечер живая и веселая Пусетт кокетничала с парнями, Маша стояла рядом со мной и все переживала, пригласит Андрей Гауф или не пригласит. Пригласил. Мы с Настей переглядывались и хихикали над этой парой. Маша-то наша была маленькая, чуть выше Насти, зато Андрюша возвышался над нею, как Голиаф.

— А письмо с юга вы мне так и не прислали! — прозвучал вдруг голос.

Обернулась — Уланов. Хитро смеется. Я про обещание написать с юга, грешным делом, совсем забыла. Стала оправдываться. Он слушал-слушал, потом говорит:

— Все это мелочи, идемте лучше танцевать.

Вот так мы и «танцуем» с ним по сей день.

Он родился на Украине среди полей и перелесков Полтавщины, в небольшом имении матери, подаренном ей после замужества. Мать умерла рано, осиротевшие дети воспитывались в родовом поместье у бабушки. Эта бабушка происходила из шляхты, а другая, со стороны отца, была, как ни странно, черкешенка. Про черкешенку рассказывали романтическую историю. Во время какого-то праздника в толпу чернооких красавиц влетел на лихом скакуне молодой терский казак, подхватил одну, перекинул через седло и был таков. Пули разъяренных родичей похищенной кавказской девы свистали над его головой, но ни одна не задела. Он благополучно привез ее в станицу, женился, и прожили они долгую жизнь. Казака звали Афанасием Улановым, а вот был ли у него сговор с красавицей, об этом история умалчивает. Со временем он вошел в силу, стал атаманом, дал детям образование, но и в счастливой жизни подстерегла его судьба злодейка. Старшую дочь, умницу и красавицу, черкесы умыкнули обратно в горы. Напали на обоз, с которым она куда-то ехала, охрану и всех мужчин убили, и судьба ее осталась неизвестной. Младшим сыном атамана был отец Сережи — Николай Афанасьевич.

Горячий, вспыльчивый, он еще до Первой мировой войны дослужился до есаула. В 1903 году казаков направили на усмирение крестьянского бунта в Полтавскую губернию. По ошибке ли, по злому ли навету, наш есаул засадил на гауптвахту ни в чем не повинного сельского учителя и через день был призван для выяснения отношений к местной шляхтянке, имевшей в тех краях большое влияние.