Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

— А и правда, мать их всех, мне, что ли больше всех надо!

Стал доискиваться до истоков крамолы в своей добросовестной коммунистической сознательности, и к великому удивлению почувствовал отвращение именно к этой самой коммунистической сознательности.

Его принудили месить от зари до зари липкую осеннюю слякоть, грузить на носилки щебенку, тащить их с напарником из карьера до насыпи, и снова шагать обратно за новой порцией. А просека в тайге бесконечно длинна, и конца ей нет. Хочется одного — бросить к черту отсыревшие, неподъемные, даже когда тащишь порожняком, носилки. Сесть на одну из поваленных по прошлому году, да так и не вывезенных лиственниц и устроить перекур минут на сорок. Но вот беда, некурящий он, а просто сидеть как-то даже неловко. Борис Федорович вечно боялся совершить нетоварищеский поступок. За то всегда и уважали его с самого начала крестного пути товарищи по несчастью.

В начале октября, после первого снега, пополнился лагерный недокомплект вместо умерших за лето. У Бориса Федоровича появился новый сосед, как вскоре выяснилось, тоже инженер и, что самое удивительное, реэмигрант из Франции. Борис Федорович при знакомстве усмехнулся:

— Везет же мне на вашего брата.

Стали знакомиться ближе, еще больше оба удивились странному совпадению. Дмитрий Владимирович Шеин, оказалось, знал Сергея Николаевича Уланова в давние парижские времена. Это было не очень близкое, но вполне приятное знакомство, возобновленное после войны.

За участие в Сопротивлении Дмитрий Владимирович был арестован немцами в 1943 году. Прошел костоломку гестапо, выдержал нечеловеческие пытки. Потом Бухенвальд. Он дожил до освобождения. После войны, как и Арсеньев, стал одним из организаторов Союза советских граждан.

Несмотря на долгое пребывание в Бухенвальде, Шеин остался крепким мужчиной. Он и ростом удался и скроен был ладно, и с лица хорош собой, хотя на правой стороне подбородка белел неровный, неаккуратно зашитый шрам. Его было видно даже сквозь щетину.

С Шеиным Борис Федорович сошелся сразу. Им незачем было присматриваться друг к другу, ходить вокруг да около, хватило нескольких фраз, чтобы понять непродажную сущность каждого. Жаль только, времени поговорить за ужином и перед сном едва хватало. Поначалу тема была одна — о сроках, о навешанных обвинениях в шпионаже. Даже в поведении на допросах у них было что-то общее. Ни тот, ни другой не подписали против себя ни одного протокола.

Некоторое время Борис Федорович никак не мог осмелиться задать Шеину мучивший его самого вопрос. В один из вечеров неожиданно для него самого вырвалось:

— Если вы знали, что здесь творится, зачем ехали?

Дело было за ужином. Кругом гудел, стучал оловянными ложками переполненный до отказа, прокуренный барак, с уходящими в неразличимую дымную мглу двухэтажными нарами. За общим гулом можно было не опасаться чужих ушей.

Дмитрий Владимирович мельком глянул на собеседника и снова занялся котелком, будто собирался отыскать на дне Бог весть, какой разносол. Но, убедившись в тщетности поисков, обтер ложку о рукав телогрейки и сунул ее за голенище разбитого сапога.

— Да, представьте себе, многие знали.

— И что же?

— А мы не верили. Разве может нормальный человек поверить в это? — Дмитрий Владимирович слегка повел головой в сторону дальней стены барака. — Вы лучше мне сами скажите. Вы знали? С нами ясно, мы были далеко за рубежом, А вот вы… как это вами воспринималось?

— До недавнего времени, Дмитрий Владимирович, я искренне верил в светлое будущее всего человечества. Более того, я и сейчас верю. Идея ведь хороша, вы не можете отрицать.

Шеин насмешливо поднял брови.

— Да? Ну, допустим.

Борис Федорович не заметил иронии.

— С этой верой я честно работал, честно воевал. Размаха всего этого, — он точно повторил движение Шеина, — даже представить себе не мог. Я не сомневался в правоте общего дела; в том, что у советской власти полно врагов, не сомневался.

— И на своих собраниях голосовали за их исключение, очищали ряды, так сказать.

Тон Дмитрия Владимировича стал жестким, но Борис Федорович не обиделся, кивнул, соглашаясь.

— Очищал. За то, быть может и нахожусь теперь здесь. Возмездие, если хотите.

— Ну, хорошо, вы продолжаете верить в светлое будущее всего человечества. Но каким образом ваша вера совмещается с происходящим здесь и в других многочисленных местах подобных этому? Как прикажете вас понимать?