Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

Алевтина Ефимовна смутилась сразу, как только переступила порог. Ольгин квартирант тоже находился в комнате. Он прервал разговор с Сергеем Николаевичем, обернулся на нее. И тут произошло невероятное. Мужчины встали.

Господи, кто она такая, чтобы при виде нее вставали! Она почувствовала, как запылало лицо, села, не помня себя, на придвинутый стул, церемонно приняла чашку с блюдцем, и в первый момент не знала, как поддержать беседу. Уж не приняли ее здесь за дурочку?

С того посещения, не зная отчего, ей стали интересны все донесения Ольги о жизни квартиранта.

Но особых событий в его жизни не происходило. Со двора уходил или на работу, или на огонек к Улановым. Никаких других знакомств у него не было. Кто чаще других забегал к нему, так это Ника. Алексей Алексеевич с улыбкой отрывался от занятий, и подолгу серьезно разговаривал с девочкой. Ольге Петровне это страшно не нравилось. При любом удобном случае она старалась отправить настырное дитя восвояси.

— Иди домой, Ника. Алексей Алексеевич отдыхает. Иди, не тревожь его.

Узнай об этом Арсеньев, он бы непременно восстал против такой опеки, но Ника не смела жаловаться.

Иногда, под вечер, к нему приходил Сергей Николаевич. Эти посещения страшно интриговали Ольгу.

— До половины первого сидели. Я специально на часы посмотрела.

Алевтина Ефимовна лениво и деланно равнодушно поднимала глаза.

— Охота тебе самой не спать, Следишь ты за ним, что ли?

— Зачем сразу — «следишь». Просто слышу, когда калитку закрывают. О чем они говорят, я понятия не имею.

Их счастье, Ольга Петровна, никогда не подслушивала. А разговоры бывали серьезные, и даже опасные для любого нормального советского человека.

В один из вечеров Сергей Николаевич принес Арсеньеву письмо Нины Понаровской.

За переездами, за суетой и морокой с обустройством на новом месте, ему не хотелось говорить наспех об этой непонятной и страшной истории.

Алексей Алексеевич прочел письмо, положил на край стола, с трудом разлепил губы.

— Это не первый арест среди наших.

Сергей Николаевич выпрямился на стуле, глубоко вздохнул. Арсеньев прошелся по комнате, встал у окна, заложив руки за спину.

— Не хотел вас тревожить зря, но я еще в Крыму, еще в первую нашу встречу знал. В сорок восьмом году арестовали Кривошеина и Угримова.

Сергей Николаевич почувствовал, как натянулась на лице кожа, двинул желваками.

— За что?

Арсеньев живо обернулся, пригнул голову и понизил голос до шепота.

— За то, что Кривошеин, а не Иванов, не Петров, не Сидоров. За скоропалительную любовь к родной Советской власти. Я уже говорил вам: мы ошиблись, сев не на тот поезд. Теперь я знаю, в чем именно мы ошиблись.

Сергей Николаевич поднял на собеседника тяжелый взгляд.

— В чем?

Арсеньев прошелся по комнате, несколько раз вобрал воздух в грудную клетку, тронул усы, подошел к этажерке и похлопал ладонью по стопке брошюрок.

— Вот, с чего надо было начинать, — он взял в руки том Ленина, открыл наугад — надо было внимательнейшим образом вчитаться в эти статьи, в эти «романы». Смотрите! Вот! Написано черным по белому. Вы только вчитайтесь в этот звериный рык: «Расстрелять! Повесить! Интернировать!» Это в этой статье. А дальше, — он перелистал несколько страниц, — читайте, читайте, — дальше еще страшней. Он стал терпеливо ждать, пока Сергей Николаевич прочтет жирно подчеркнутые строки, потом забрал книгу, захлопнул и небрежно бросил на место. — Нам бы тогда, в Париже еще, проштудировать все это, осознать и сделать соответствующие выводы. А мы поленились, мы в бирюльки играли.

Сергей Николаевич покосился с иронией, хмыкнул.

— Хотел бы я посмотреть, как бы это мы стали изучать в Париже труды Ленина. Да их, поди, никто там и не издавал.

— Думаю, издавали, но до нас не дошло. Как же — младороссы! Сами с усами. Что мы твердили во время дискуссий? «Русский народ сам избрал свой путь!» Ничего он не избрал! ЭТОТ путь народу навязан. Навязан в результате страшного, кровавого террора. А мы как жили, так и продолжаем жить в вате, у нас нет никакой правдивой информации о существующем положении вещей. В Париже ее, тем более, быть не могло. Да если бы и была, мало, кто бы поверил.

— Нет, отчего же, об этом многие и говорили, и даже кричали.

— А мы в ответ, что? «Вранье! Клевета!» Ясное дело, такое не укладывается в сознание нормального человека, чтобы горстка фанатиков уничтожала собственный народ. Большевики последовательно и планомерно утопили инакомыслие в крови. Ах, как ловко выдают они черное за белое! Как ловко манипулируют головами несведущих! И вывод этот я сделал, начитавшись вот этих книг. Кстати, методику уничтожения можно почерпнуть и вот отсюда, — он взял в руки и потряс брошюрой «Манифеста» великого Карла Маркса. Отложил, помолчал, потом заговорил дрогнувшим голосом, — с Россией, можно сказать, покончено, — вздернул голову, чтобы прогнать набежавшие на глаза слезы, — уцелевшая часть нации в одном случае благополучно перепугалась на всю оставшуюся жизнь, в другом пошла с ними, по указанному верховным божеством пути. Этот строй держится исключительно на страхе. Я глубоко убежден — интересы русского народа были несовместимы с интересами большевиков.