Дэвид Бейкер - Путь слез

– Скажи мне, Друг, и прости за любопытство, но твой в-вид свидетельствует о каком-то тяжком н-на-наказании. Какая провинность стоила тебе твоего доброго имени?

Друг уперся взглядом в столешницу и медленно заговорил.

– Я не ужился с женой и для искупления души нуждался в церковном наказании. Поэтому я вступил в армию лорда, которая сражалась на севере с восставшими сервами. Я… я старался добрыми делами прикрыть свою ненависть к жене. – Его голос становился громче. – Ach, но я всего лишь обманщик, лжец и слаб духом. Моя солдатская служба, чается мне, не имела ничего общего со служением Церкви. – Он запнулся и длинным глотком пива залил тяжелый комок в горле. – И что хуже всего, я покинул своих двух сыновей.

Петер внимательно слушал. Дурманящее пиво не лишило его сострадания. Он рассмотрел понурого собеседника и ласково дотронулся до его руки.

– И мне также ведома боль, добрый человек, – промолвил он. Друг только посмотрел на коричневое питье в кружке.

– Нет-нет, истинно говорю тебе: я изведал земной боли, – утверждал Петер. – Мало кому я поведал об этом, но будучи студентом в университете, я женился на прекрасной дочери герцога Рейнфельдского. Звали ее Анна Мария, и для меня она была ценнейшим цветком во всей Империи. – Петер утер глаза. – У нее были длинные косы и большие зеленые глаза. Кожа ее была чистой и гладкой, без изъяна и единого пятнышка, как ваяние искусного мастера. Когда она смеялась, в ее глазах вспыхивали огоньки как крохотные свечки, а щеки алели цветом самой зрелой летней розы. Все ее тело было гибким и округлым, упругим и здоровым. У нее была добрая и нежная душа, и острый ум. Многие часы мы провели в саду, где вместе смеялись, собирали цветы и мечтали о будущем.

Голос его дрогнул, и старик замолчал. Внезапно, он переменился в лице.

– Но вскоре я познал, из сколь худой глины сотворено во мне сердце. Меня отослали в Салерно изучать медицину и аптекарскую науку, и в то чудесное, теплое италийское лето она приехала ко мне. Но сентябрем, в первый же день его, ежели память не изменяет мне, один бенедиктинец поведал мне о чуме в Ломбардии. И я, по своему обыкновению, немедля отправился, дабы узнать, какой способ лечения самый успешный. Около двух недель я провел вдали от Анны Марии и все дни находился среди больных. Мои мысли были только о врачевании, но вскоре я затосковал по ее прикосновению и вернулся к ней, не ведая о демонах, которые преследовали меня. Спустя немного времени после Дня всех святых она заболела лихорадкой и через две недели, на заре нового дня, ее дух покинул землю.

Мне велели самому сжечь ее тело и два месяца прожить вдали от всех. За эти два месяца, добрый человек, я до конца изведал себялюбие собственного сердца.

Голос Петера угас, глаза наполнились слезами. Между двумя мужчинами, да еще несколькими суровыми посетителями, коих затронул печальный рассказ священника, встала стена смущенного молчания.

Но слушателям вдруг стало неловко от чувств, от всей истории, которая пробрала их до глубины души, и они старались разогнать нахлынувшую нежность. Один беззубый резко поднял кружку.

– За… Анну Марию, – проревел он.

Другой отхаркнулся и подробно изложил, в чем его собственная жена так отличалась от Анны Марии.

– Хотя, верно, и моя походила на розу – эдакая колючка с шипами!

Плешивый коробейник поспешно смахнул слезу и заорал, что его жена больше напоминает быка, чем женщину.

– Точь-в-точь, как наша пивная хозяйка!

Другой вопил, что округлости его жены были, еще куда ни шло, привлекательны, но вот ее лицо наводило на него ужас по ночам!

Петер и его новый друг сначала только мило улыбались, затем засмеялись и вскоре присоединились к многоголосному реву диких историй и небылиц. Петер решил скинуть долой печаль и улыбался во весь рот. Не желая, чтобы его превзошли в рассказах про сватовство и женитьбу, он взобрался на стол и потребовал тишины. Какой-то приятель поддержал тощую руку Петера, пока другой плеснул в его кружку еще эля, и в таверне установилось молчанье. Захмелевший священник прокашлялся и провозгласил:

– «Непрестанная капель в дождливый день и сварливая жена – равны!»

Товарищи одобрительно заревели и зааплодировали, и потребовали еще что-нибудь в таком духе. Выпитый эль уже окончательно возобладал над Петером, и он, смеясь, опустился на шаткий табурет, задыхаясь от смеха.

– «Лучше жить в земле пустынной, нежели с женою сварливою и сердитою!» – с усилием просипел он.