Хидыр Дерьяев - Судьба (книга вторая)

— Куда же мне идти? — растерялся Меле.

— К себе не приглашаю, — сказал Торлы. — Я сам — как рыба на крючке: то ли в реку сорвусь обратно, то ли на сковородку угожу. Да и у меня небезопасно.

— Не знаю, как и быть…

— Беги на плотину!

— Куда?!

— На плотину, говорю! Там Сергея найдёшь, механика.

— Я его не знаю.

— Эх, баранья голова! Скажешь, что от меня пришёл. Скажешь: сын, мол, Худайберды-ага.

— Ладно! — заторопился Меле, — Побегу!

Сейчас ему казалось, что уже много времени потеряно напрасно, и вот-вот из-за кибиток выскочат приспешники Бекмурад-бая, чтобы снова посадить в холодный коровник, а то и попросту убить. А ему свобода и жизнь нужны были в первую очередь для того, чтобы разыскать и спасти своих малышей.

— Побегу! — повторил он и сделал было уже первый шаг, но запнулся, не услышав напутственного слова Торлы.

— Бисмилла! — сказал Торлы, плюнул и поправился: — В добрый час!

Меле пошёл.

— Левее держи — там собак нет, — сказал вдогонку Торлы. — Если Сергея не найдёшь, разыщи дом Клычли — это всё равно.

Когда шаги беглеца замерли, Торлы прикрыл дверь коровника, улыбаясь во весь рот: очень уж приятно было хоть чем-то насолить Бекмурад-баю — ёж ему в глотку!

Если пройти по аулу, присматриваясь к топливу, сложенному у кибиток, можно безошибочно определить имущественное состояние хозяина каждой кибитки. Там, где высятся горы сухого и звонкого саксаула, живёт богатый человек, бай. Его подёнщики заблаговременно, ещё летом, запасли дрова. А может быть, он купил саксаул у людей, которые чуть ли не ежедневно проходят с гружёными верблюдами через аул.

В кибитках, обложенных большими вязанками черкеза и кандыма, грели у огня ступни менее богатые, но всё же зажиточные хозяева. А там, где лежало несколько жалких прутиков хвороста и пучки сухой травы, ютилась и мёрзла беднота. Недаром старые люди придумали поговорку: «Бедняк, бедняк, чем ты беден? — Водой, ага, и дровами».

Кыныш-бай топила жарко — она не жалела саксаула. Сидя у самого оджака, она тянула к огню руки, скрюченные, словно лапы дохлой курицы. Но багряное саксауловое пламя уже не в силах было согреть тягучую старческую кровь, и Кыныш-бай время от времени подрагивала медленной дрожью. Земля, земля звала её к себе! И старуха торопилась. Она ворчала на сидящего поодаль Бекмурад-бая:

— Все говорите: «не спеши», всё ходите с обещания, ми «завтра»! Когда придёт «завтра»? Ждёте благоприятного числа? В таких делах не бывает благоприятных чисел! Когда свершится — тогда и благоприятно. Эта проклятая ходит мимо моих глаз, а у меня сердце сжимается: как бы новых напастей не дождаться. А вы всё тянете, всё тянете!..

— Терпение от пророка, эдже, — сказал Бекмурад-бай, — торопливость от шайтана. Такие дела надо очень осторожно делать, это тебе не овцу зарезать, которая сама голову на яму кладёт!

— Осторожен ты стал, сынок, последнее время, — печально качнула головой Кыныш-бай. — Смотри, как бы недруги осторожность твою за трусость не приняли!

— Не примут! — жёстко усмехнулся Бекмурад-бай. Помолчал и повторил: — Не примут!.. Ждала ты три года — подожди три часа.

Старуха повернулась к сыну. Огонь очага вспыхнул в её глазах зловещим кровавым отблеском.

— Сегодня?..

— Сегодня, — сказал Бекмурад-бай и поднялся.

Аманмурад и Сапар уже ждали его, Аманмурад сильно косил и нервно подёргивал щекой. Сапар мурлыкал что-то нечленораздельное и, натянув рукав халата, правил на нём острый, как бритва, нож. При виде старшего брага, оба уставились на него в ожидании.

— Джовхор? — кивнул Бекмурад-бай на нож.

— Джовхор! — подтвердил Сапар, любовно и нежно касаясь пальцами лезвия.

— А у тебя?

— Тоже! — коротко ответил Аманмурад.

— Это хорошо, — одобрил Бекмурад-бай. — Джовхор — добрый нож, он не гнётся, если попадает в кость, — он режет её… Значит так: вы оба идёте и ждёте около кибитки этой… этой потаскухи. Как только подойдёт Торлы, ты, Сапар, бьёшь его ножом под левую лопатку. Смотри не промахнись! Снизу — вверх! Хорошо, если люди увидят, что удар ему нанесён в спину, понял?

— Понял!

— Ты, Аманмурад, заходишь в кибитку. Потаскуха должна издохнуть от твоей руки. Её надо бить в грудь, под левую сиську. А потом, для верности, можно горло перерезать. Как только покончите, стащите с обоих штаны и бросьте рядом.

— Знаем мы сами, Бекмурад-кака [46] Кака — папа; обычное обращение к старшему брату. ! — с досадой сказал Сапар. — Зря ты волнуешься и повторяешь всё это. Тебе достаточно сказать: «Идите и сделайте!» — и мы пойдём и сделаем всё сами.