Вероника Тутенко: Дар кариатид

Весну Казань встретила бурно. Теперь революцию приветствовали и солдаты вчерашней царской армии.

Степан остался безучастным к сотрясавшим страну глобальным переменам. За одно он был благодарен революции — за то, что подарила ему Наталью.

А со временем полюбил Степан и Казань с ее каменным взглядом кариатид, неприступную на все века аристократку.

Наталья еще долго после революции носила светлые платья с кринолином и изящные шляпки. Да и теперь, когда мода стала более простой и универсальной, сдержанная грация движений выдавала непролетарское происхождение жены простого крестьянина.

Вот ведь как встало все с ног на голову. Как там поется «Кто был ничем, тот станет всем»… Степан вздохнул. Могли ли его родители, простые сельские жители, подумать, что новыми хозяевами жизни станут рабочие и крестьяне. Хотя, какие там хозяева! Вот они, настоящие хозяева жизни, пьют шампанское в «Аркадии». А он, швейцар, открывает двери новым господам. «Только перед смертью все равны», — говорил отец, Царствие ему Небесное. А в жизни… Кому открывать двери, а кому… Знал бы отец, что тринадцатый сын его Степан, женился на образованной горожанке.

Степан горько улыбнулся. Да не было уже отца тогда в живых, когда он приехал в родную деревню показать матери молодую жену. Хотел похвалиться…

До сих пор подступал к горлу ком, когда вставало перед глазами ставшее вдруг бескровным лицо матери. И только несколько слов, больно брошенных в лицо.

Ты. Мне. Больше. Не сын.

Даже не взглянула на Наталью. Обоих и на порог не пустила.

Крепко осерчала, что смоленским девчонкам предпочел ее сын-красавец городскую барышню. Ведь, провожая Степана в армию, строго-настрого наказывала: «Смотри, сынок, не найди себе в городе какую. Невесту я тебе уже подыскала». Не послушал Степан материнский наказ, себе на радость и себе же на беду…

Из зала доносился пьяный женский смех.

— Товарищи, товарищи! Я прошу минуту внимания, — капризно требовала какая-то дама, вернее, гражданка.

И снова некстати всплыла в памяти улыбка Натальи и взгляд того офицера из ее далекого прошлого. Тогда-то и выстрелил Степан себе в грудь из этого самого пистолета. Пулю врачи так и не вытащили. До сих пор под кожей катается слева на груди…

Но да грех жаловаться на судьбу, тем более в новогоднюю ночь. Разве мог он, крестьянский сын, подумать, что будет жить в самом центре Казани, в здании с двумя изящными кариатидами на фасаде и стеклянной крышей над вестибюлем?

Усилием воли Степан подавил подступившие воспоминания.

Музыка смешивалась с пьяными, уже заплетающимися голосами.

Пользуясь тем, что никто не обращает на него внимания, Степан помотал головой, чтобы прогнать сон. Со своей крестьянской основательностью он искренне не мог понять, зачем в новогоднюю ночь идти в ресторан, пить шампанское всю ночь напролет, когда можно встретить праздник дома с женой и детьми.

Впрочем, попробуй, пойми этих новых хозяев жизни. Каждому, как говорится, свое. Пусть пьют, веселятся. Ведь коль не было б ресторанных гуляк, так и швейцары были б не нужны. И все-таки странно оставаться трезвым в новогоднюю ночь среди всеобщего веселья, все больше приближающегося к всеобщей истерии по мере выпитого шампанского.

Сам-то Степан и по праздникам мог выпить, так разве что рюмку, а в будни и вовсе капли в рот не брал. Ну да каждый сам себе хозяин — живет, как хочет. И как может.

«Так выпьем же, товарищи, за то, чтобы новый год стал годом новых свершений!» — доносилось из зала.

По утрам в два больших окна врывались потоки света. Их не могли сдержать даже длинные, до пола, кремового цвета шторы.

Нина любила смотреть, как мать отдергивала их по утрам легким жестом, впуская день во всем его сиянии.

Свет проникал сквозь всегда чистые стекла двух больших окон с видом на главную улицу, беззастенчиво обличал нищету обстановки комнаты на втором этаже.

Единственным ее украшением были четыре великолепных венских стула, нелепых в своем изяществе и как будто попавших откуда-то из прошлой жизни в почти по- казарменному строгую от безысходности обстановку. Собственно говоря, больше в комнате ничего и не было из мебели, кроме простеньких кроватей и стола.

Но сегодня в доме пахло праздником. Нина открыла глаза. Розовым облаком счастья вздымалось на стуле платье Розы.

Девочка усадила куклу, и голубоглазое чудо доверчиво распахнуло ресницы.

Нина вдохнула аромат, наполнявший комнату — ни с чем не сравнимый запах сдобного теста и мяса. Мамины пирожки возвышались на столе в большом праздничном блюде.