Явдат Ильясов - Пятнистая смерть

— Не согласишься — издохнешь на костре и Райаду никогда больше не увидишь.

Кратко, со скрежетом, звякнули цепи, будто их связка, разом оборвавшись, грудой упала на камень — так сильно вздрогнул Спаргапа. Будто холодная искра прошла у него от затылка до пят. Будто разом раскрылись все поры тела.

— Так, — прошептал узник.

Вот до чего докатился Спаргапа.

Значит, и впрямь ты двуногий пес, животное, гнусная тварь, раз эти люди уверены, что тебя можно склонить к измене.

Честному человеку не предлагают мерзостей. Хугаве, например, они бы не посмели и словечка сказать из того, что бессовестно наговорили тебе. Да он и слушать не стал бы! А ты уши развесил, как осел у болота с громко квакающими лягушками.

Жизнь не удалась. „Что ж? Человек не только жизнью своей, но и смертью родному семейству, кровному роду и племени служить обязан“. О Райада. Райада. Райада.

— Я… согласен, — хмуро сказал Спар.

По шатру, точно сильный порыв степного ветра, пронесся вздох облегчения.

— Хвала тебе, сын мой Спаргапа! — радостно крикнул Куруш.

И все персы, ликуя, повторили за царем царей:

— Хвала!

Ах ты, Пятнистая смерть.

— Снимите оковы, — улыбнулся Спаргапа. „Человек не только жизнью своей, но и смертью…“ О Райада. Райада.

— Эй, снять оковы! — рявкнул Гау-Барува.

Цепи, загремев, распались, упали к ногам Спаргапы.

— Сын мой! — рыдал счастливый Фрада, припав к плечу молодого сака.

„Человек не только жизнью…“

О Райада.

Если тур падает, то с высоты.

Спаргапа выхватил у Фрады короткий меч и глубоко, по самую рукоять, всадил в брюхо изменника. Отступил на шаг, сделал мечом круговое движение и ловко вывернул внутренности Фрады наружу.

Не успели стражи подскочить к нему, как Спаргапа, крепко стиснув рукоять меча обеими руками, изо всех сил воткнул отточенный клинок себе в сердце.

Он попал в цель точно, метко и безошибочно, с первого удара.

Разве он мог промахнуться?

Спар хорошо знал, где у него сердце.

Так часто оно болело с тех пор, как он увидел впервые ненавистно-любимую Райаду…

Молодой сак умер мгновенно.

Зато Фрада мучился долго. Персы выволокли „собаку“ из шатра и бросили на краю поляны. Он корчился в луже крови и нечистот и хрипло стонал до позднего вечера.

Ночью его сожрали шакалы.

Пылало солнце, дул ветер Вайу. Сияла луна Гавчитра. В пустыне рыскала пустынная рысь, за барханами хоронился барханный кот. В пересохших извилистых речках-саях украдкой стучали копыта сайг. У солончаков, зияющих, как раны, кружились джейраны.

Барсы Парсы шли на Томруз.

Равнина. Песок. Песок. Песок. Тому, кто не видел страны за Аранхой, кажется, что песок — самое страшное в пустыне. Нет! Барханы — пышный сад песков, их цветник, заповедное место, где кипит жизнь.

Песок хорошо пропускает воду. Глина — плохо. Влага талых снегов и дождей, просочившись вниз сквозь барханы, скапливаются над слоем жирной глины. Она, эта влага, и питает летом растения.

Оранжев, ал или желт пушистый плод безлистного джузгуна, темно-лиловы цветы тонких акаций. Задует ветер — упруго замашет тамариск гребенчатыми лапами, заскрипит саксаул, лягут метелки селина.

Заклекочет орел — черепаха спрячется в панцирь.

Заклекочет орел — мгновенно исчезнет в песке, провалится, не сходя с места, удивительная змейка эфа; так часты, но незаметны колебания тела ее, что чудится — оно свободно уходит в песок, как медный прут в тихий поток.

Заклекочет орел — вскинется варан, распластавшийся в холодке. Поднимется, крупный, в четыре локтя длиною, раздуется, как бурдюк, выпрямит спину доской, раскроет пасть, зашипит, забьет хвостом из стороны в сторону.

Вараны охотно сосут коз.

«Не трогай варана, — говорят в пустыне. — Тот, кто прикоснется к „сосущему коз“, навсегда утратит мужскую силу».

В допотопном облике этой огромной ящерицы с ее полосатой кожей и нелепо растопыренными лапами, с уродливым брюхом, плоской головой и темными умными глазами, странного взгляда которых — никому не понять, воплотился образ самой пустыни — древней, загадочной, молчаливой и опасной.

Варан — холодный символ красных и черных песков, бесстрастный хранитель и страж их жутких тайн, забытых имен, мертвых преданий и живых суеверий.

Тут, в барханах, находят приют и еду, радость и беду орды всевозможных тварей, копошащихся и наверху, средь ветвей колючего кустарника, и внизу, на песке, и еще ниже, в норах.