Явдат Ильясов - Пятнистая смерть

Гау-Барува умышленно насыщал свою речь грубостью, уснащал ругательствами, с тайной целью обрушивал на Спаргапу нестерпимые оскорбления. Он стремился провести по самолюбию пленника глубокую царапину. Взбесить гордого юнца. Вырвать из мягкой тины безволия.

Голова Спаргапы оставалась склоненной на грудь. Но шея уже напряглась, спина хищно выгнулась, как у рассерженного барханного кота. Руки судорожно дергались в цепях.

— Ты юноша умный и храбрый, — смягчился Гау-Барува. — Будь ты воином царя царей, он держал бы тебя по правую руку от себя. Не так ли, о светлый государь?

— Ага. Хм. Держал бы.

— Обидно за твою честь, молодой друг. Весь Туран хохочет над Спаргапой!

Из уст пленника вырвалось змеиное шипение. Все еще не поднимая глаз, он заскрежетал зубами и замотал кудрявой головой от невыносимого отчаяния. „Дай отряд — и ты увидишь, на что способен твой сын. Клянусь — после первой же схватки весь Туран заговорит о Спаргапе“. Да, заговорил Туран… Ох, позор!

— Государь даст тебе людей, — вкрадчиво продолжал Гау-Барува. — Иди, уничтожь врагов, займи свое место на белом войлоке. Оно принадлежит тебе по праву — ты ведь сын великого вождя. Сделаешься хозяином всего Турана! Подумай. Ну, чего ты молчишь? Боишься, хитрят с тобою? Не веришь мне, чужеземцу — послушай тогда, что скажет кровный родич, близкий человек!

Советник коротко мигнул вправо. Стук каблуков, приглушенный коврами. В ушах юнца раздался знакомый голос:

— Ох, Спар, сын мой!

Пленник резко вскинул голову. Перед ним стоял человек в богатой мадской одежде. Он с жалостью глядел на сына Томруз.

То был Фрада.

— Живой?! — изумился Спар.

— Ох, живой, хвала солнцу, земле и воде! Светлый государь, да славится его имя вечно, пощадил меня и моих людей.

Спаргапа остолбенело уставился в беспокойные глаза отца Райада. Он сам видел, как персы заносили над Фрадой мечи! Старейшина, должно быть спьяна, размахивал перед их носами каким-то кольцом.

…Не очень-то радостно было на душе у Фрады, хотя он и напялил пышную чужеземную хламиду.

Он думал поиграть с персами в прятки, перехитрить их, но они оказались хитрей. Гау-Барува сразу ухватил его за рога: „Я не из тех, кому можно морочить голову! Или ты сейчас же, без всяких околичностей, перейдешь душой и телом на нашу сторону, или с тебя сейчас же сдерут шкуру“.

И пришлось Фраде покориться. Несмотря на то, что он не меньше персидского гнева страшился гнева саков, соплеменников своих. Хотел порезвиться между молотом и наковальней — не удалось. Зацепили. Допрыгался. „Пес-двурушник рано или поздно прибивается к волчьей стае“.

— Ох, Спар, дорогой, — торопливо забормотал Фрада, ловя краем глаза грозный взгляд Гау-Барувы. — Верь этому человеку. Он друг. На кой бес нужны Томруз и Хугава? Помнишь ядовитый смех Хугавы на совете? Отомсти! Получишь у государя сильное войско. У меня осталось сорок человек. Прискачем с ними домой с шумом и треском, будто от персов бежали. А войско спрячем в барханах. Нам обрадуются, пир для нас закатят. Родовых вождей на пир позовут. Тут мы кинемся вдруг, перебьем вождей, а тем временем персы из засады подоспеют… Не все саки выступят против нас, не бойся! Немало семейств, колен и родов перейдут на сторону нового предводителя. Ты — сын Белого отца. Сын великого человека. Царем Турана ты станешь, Спар! Богатства Турана загребешь ты, Спар! Лучших коней Турана себе заберешь ты, Спар! Тысячу юных наложниц тотчас заведешь ты, Спар! Десятки тысяч мужчин и женщин у ног валяться заставишь. Золота горы добудешь, славу обретешь. Пурпурную одежду дадут. Пусть кто-нибудь пикнет — царь царей живо с ним расправится. Ну же, ну! Соглашайся! Чего ты молчишь? Ох! Мне бы такое.

Распаленный собственной речью, Фрада забыл о сакской мести.

Он шумно вздохнул — с обидой, глубокой, как его бездонная жадность, и жгучей, как его отцовская любовь. Глаза старейшины полыхали огнем. И дурацкая же вещь — удача! Кто ищет — находит пыль, кто не ищет, и даже искать не хочет — находит алмаз. Что за чертовщина!

Упустить счастье, которое само просится в руки… Болван Спаргапа. Дубина. Слюнтяй. Если б с Фрадой так возились! Старейшина с ненавистью и презрением отвернулся от сына Томруз. Подумать только! Ему насильно пихают в рот меду, а он плюется, стервец, вместо того, чтобы глотать.

Ух! Развернуться б сплеча да разнести вдребезги твой глупый череп обухом секиры. Он бешено стиснул мощный кулак и нанес жестокий удар. Но не кулаком — удар словесный: