Владислав Глинка - Жизнь Лаврентия Серякова

— Да полно тебе! — прервал расходившегося барина его спутник. — Сам отлично знаешь, что Кукольник человек очень полезный. Сколько сил и средств всаживает в «Иллюстрацию»! Ведь такого журнала не бывало еще в России. И никого, кроме Кукольника, не нашлось, чтобы его начать. А ты думаешь, окупаются затраты? Как ни пьет и ни болтает, а все служит этим обществу.

— Нет уж, черт с ним и с его журналом, а я к нему не ходок.

— Да кто ж тебя силком тянет? Сам идешь и сам же бранишься…

Приятели свернули на Загородный. Серяков нарочно задержался, ему не хотелось даже невольно подслушивать.

«Конечно, Нестор Васильевич — не Пушкин, — думал он. — Да не слишком ли строго этот барин судит его? Уж больно злится чего-то, нет ли тут каких личностей?.. Плохо, что ничего не читал я Белинского. Должно быть, острый человек. И Студитский его с таким почтением поминал. Про Нестора Васильевича Белинский, может, и справедливо сказал, да ведь все-таки признал в нем талант. И верно, зря трагедиями занялся. Столько разного знает, какие статьи хорошие для «Иллюстрации» о Рембрандте, об итальянском искусстве написал. Занимался бы такими сочинениями, больше пользы было бы. Уж не про Белинского ли он так сердито говорил, что покушается на имена, почитаемые обществом? Все может быть… Неужто барин этот опять на Гороховую пойдет? Чисто змея, пригретая на груди… Ну, а я от Нестора Васильевича ничего, кроме добра, не видывал и последним подлецом окажусь, если когда-нибудь про это забуду…»

Уже выпал снег и за окнами мелькали по Литейному быстрые санки, когда однажды утром в чертежную вошел полковник Попов.

— Ну, Серяков, поздравляю! — сказал он с улыбкой, показывая газету. — Вот о вас и по всей России стало известно. Вы положительно становитесь заметным человеком.

Лаврентий, вскочив с места, молчал в полном недоумении.

— Про вас в «Северной пчеле» вчера напечатано, — продолжал Петр Петрович. — Не читали еще?

— Никак нет, ваше высокоблагородие.

— Так прочтите, вот я карандашом отметил. — И полковник вышел.

Топографы обступили Лаврентия. Кто-то выхватил у него лист и прочел громко:

— «Среди разнообразных отечественных талантов, которых, благодаря попечительному правительству, увидели мы в последние годы так много на всех поприщах художеств, появилось новое дарование, заслуживающее поощрения. Мы говорим о г-не Л. Серякове, которым в сем году подписаны многие искусно исполненные гравюры на страницах журнала «Иллюстрация», издаваемого уже третий год нашим известным писателем Н. В. Кукольником. Талант этот обещает в будущем еще развиться, ибо, как мы слышали, г-н Серяков очень молод и жаждет усовершенствоваться в своем искусстве. Мы надеемся, что прилежание — лучший союзник всякого артиста — доставит ему будущность известного художника в редком пока у нас гравировании на дереве».

— Здорово, брат!

— Поздравляю!

— Ура Серякову! — кричали топографы.

В первые минуты и Лаврентия порадовала эта печатная похвала, но скоро он думал уже только, как бы не рассердилось начальство: о каком-то унтере без разрешения свыше печатают в газете, да еще называют «господином Серяковым». Правда, он не скрывал, что в свободное время гравирует для «Иллюстрации», и Петр Петрович знает это — как-то спросил, его ли это подпись под картинками, — а все-таки как бы не вышло неприятностей. Одна надежда, что высшее начальство не знает его по имени, а в статье не сказано, что он военный топограф. Всякий прочтет и подумает, что гравер — человек свободный.

На другой день полковник позвал Серякова к себе в кабинет, сказал, что рад его успехам, готов помочь, чем может, и тут же разрешил по субботам не приходить вовсе в чертежную, а в другие дни, если понадобится, отлучаться без особого разрешения. Таких поблажек в департаменте не давали ни одному нижнему чину, и, чтобы не возбуждать зависти, Лаврентий решил пользоваться ими только в крайних случаях.

Ожидая от статьи в «Пчеле» только неприятностей, он не сказал о ней матушке — зачем зря тревожить? Но в ближайшее воскресенье Антонов принес на Озерный газету и прочел заметку Марфе Емельяновне. А когда, воспользовавшись выходом матушки на кухню, Серяков высказал старому писарю свои опасения, тот ответил:

— Что толку бояться-то? Ты худого не делал, по службе Петр Петрович тобой доволен. Авось обойдется. А Марфе Емельяновне вон какое удовольствие…