Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

— Ну вот вам и подтверждение моих слов, — улыбнулся зодчий. — Рассказы о мумиё, о его чудодейственном свойстве столь занятны, что лечат надежнее, чем само снадобье.

Мудрому старцу хотелось рассеять тревогу своих спутников. Ему и впрямь удалось развеселить их историями о чудодейственных свойствах мумиё. Да и самому зодчему стало получше, и, погрузившись вновь на арбы, небольшой караван отправился в путь. Но еще долго все оглядывались на скалы в ущелье. Когда солнце стояло уже высоко, они въехали в Майману. Переговорив с хозяином караван-сарая, они решили здесь остановиться — зодчий с семьей в одной комнате, мужчины вчетвером — в другой. Работнику караван-сарая дали три серебряные монеты и поручили накормить хорошенько лошадей и присмотреть за ними. Никогда не видавший такой щедрой платы, работник заверил их, что выполнит все в точности и что они могут отдыхать и спать спокойно. Разойдясь но комнатам, усталые путники сразу же уснули. Недаром же говорится, что сон не ищет для себя удобного места. Наутро они снова отправились в путь, проехали Давлатабад, Чукургузар и вдоль Оби Кайсара лишь на пятые сутки въехали в город Андхуд. И здесь снова остановились на отдых в караван-сарае; лошади были вконец измучены, не говоря уже о людях Пожалуй, только теперь Бадия поняла истинный смысл старой присказки: «Муки пути — муки ада». Свободная и веселая, избалованная родительской лаской, она впервые испытала тяготы и неудобства дальней дороги, но ни разу не пожаловалась и держалась стойко, старалась казаться бодрой и довольной.

В Андхуде стояла сильная жара. К утомленному дорогой зодчему подошел молодой нукер с саблей на боку.

— Уважаемый господин, — начал он, — я начальник отряда охотников. От Андхуда мы повернем назад. Дальше можете ехать спокойно, опасности нет. Теперь вы до беретесь до места целыми и невредимыми.

— Благодарю вас, — ответил зодчий, — мы будем молиться аллаху за ваше благополучное возвращение.

— Желаем вам здоровья! — сказал нукер.

И через несколько минут он исчез.

Кроме Бадии свидетелем этой необычной и короткой беседы был и арбакеш.

— Они возвращаются обратно? — спросила Бадия у отца.

— Да, — подтвердил зодчий.

— Но вы же говорили, что нас будут сопровождать до самой границы Хорасана, до берегов Джайхуна?

— Спасибо и на этом. Что бы мы могли сделать, если бы эти «охотники» просто порубили нас?

— Пусть бы попробовали, неужто мы сидели бы сложа руки?

— Во всяком случае, Байсункур нас не обманул. Теперь ты веришь ему?

— Пока мы не выедем за границу Хорасана, рука моя на рукояти кинжала!

Зодчий, молча взглянув на дочь, вошел в комнату и лег. Масума-бека приготовила чай. Она жаловалась на духоту, беспрерывно обмахивалась платком и вытирала потное лицо и шею.

Скоро зодчего сморил сон. Масума-бека сидела рядом с мужем и платком отгоняла от него мух. Она вглядывалась в лицо мужа и понимала, что он скрывает от нее свое недомогание. Горе сломило его, хотя сам зодчий никому не жаловался. Душа его разрывалась от тоски и горя, однако он старался держаться молодцом; чего доброго, еще догадаются, что силы покидают его. И зодчему приснился сон: будто стоит он во дворе медресе, которое вот-вот должны достроить. Все работы почти завершены — осталось только облицевать ганчем худжры второго этажа, да еще надо убрать груды земли и кирпича, очистить двор, коридоры, ступени, снять леса и расплатиться с рабочими и мастерами. А когда все будет закончено, они торжественно встретят Байсун-кура-мирзу. Зодчий стоит посредине двора. Кто-то приносит стул, но он, благодарно кивнув, не садится. Все его мысли заняты людьми, находящимися здесь. Он обходит двор, выбирается через ворота, смотрит на творение рук своих, своей фантазии, а порталы, купола, своды и арки торжественно взирают на зодчего. Его ученики Заврак Нишапури, Гаввас Мухаммад, Зульфикар Шаши идут за ним, а позади плетется распорядитель работ Ахмад Чалаби с хмурым и недовольным лицом, он хочет что-то сказать, но не смеет приблизиться. Зодчий осматривает двор медресе, входит в помещение и видит постланные на землю новые ковры. Сегодня здесь впервые состоится моление, которое проведет новый, только что назначенный муфтий.

Зодчий приближается к алтарю, осматривает его, осматривает светильники, прикрепленные к стенам, и люстры, свисающие со сводов куполов. Все здесь в порядке. Справа от входа он видит искусно выписанную мастерами-резчиками надпись: «Творение зодчего Наджмеддина Бухари», вглядывается в нее и вдруг видит, что написано здесь другое: «Творение Ахмада Чалаби». Он с недоумением смотрит на шагающего рядом Заврака, но тот только пожимает плечами и говорит с обидой в голосе: «Глядите, устад, истинного зодчего отстранили, а распорядитель работ высек здесь свое имя!» Заврак уже собирается тут же сбить эту надпись, выложенную голубым изразцом, хочет исправить, но зодчий запрещает. «Не надо, — говорит он, — оставь, история знает, кто строил это здание. Я его построил, а слава Чалаби преходяща. Как минарет Калан в Бухаре, мы будем стоять здесь вечно!» Но Заврак не слушает учителя и все же сбивает надпись. Мастера Хасанбек и Хусанбек, облицовывавшие худжры наверху, приложив руки к груди и светло улыбаясь, кланяются зодчему, выражая свою любовь и преданность. Тут же появляется старик Джорджи и протягивает зодчему руку.