Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

Но через три недели все дороги к Маймане наводнили царские нукеры, и в полночь бесчисленные отряды конных ворвались в город. На улицах началась резня — мятежников выволакивали на улицы, привязывали к деревьям и тут же убивали. Харуну-ткачу с десятью преданными людьми удалось скрыться в ущелье, неподалеку от Мургаба.

Только позднее дошли слухи о том, что Харун-ткач сбрил свои прекрасные усы, по примеру явмутских туркменов, и скрылся в Астрабаде. Кое-кто утверждал даже, будто он скрывается в Герате и будто они видели его собственными глазами.

Жизнь сына висела на волоске, и Наджмеддин Бухари не находил себе места, ожидая ответа на свои послания в Самарканд к Улугбеку-мирзе. Но ответа не было. Страх и смертная тоска охватили душу старого зодчего. Ни на минуту не прекращал он хлопот. И, вспомнив о великом Лутфи — «властителе слова и языка тюркского…», зодчий, посоветовавшись с женой и дочерью, отправился к нему. Недаром Лутфи считался одним из достойнейших и уважаемых поэтов двора. Горько жалел Наджмеддин, что мысль эта не пришла ему в голову раньше, что он сразу не кинулся искать покровительства этого доброго, всеми уважаемого человека; он знал, что мавляна Лутфи имеет больший вес, чем военачальники, вельможи и влиятельные беки. Молодежь Хорасана любила его газели, чистые точно хрусталь и проникающие в самые глубины человеческого сердца. Родился Лутфи в кишлаке Дехиканар недалеко от Герата, получил образование в суфийской школе мавляны Шахабиддина Хиёбани и был удостоен высочайшего звания «Маликул калом» — «Властитель слова»; слава его столь же велика, как слава Шейха Саади, Ходжи Хафиза, и был он не только великим знатоком и ценителем тюркского языка, но и человеком редкой скромности и доброты. Ему уже минуло пятьдесят — был он высок, худ, смугл, с густыми бровями, римским носом, мягкосердечный и остроумный. Кто не знал его газелей — великолепной любовной лирики? Голову он красиво повязывал белоснежной чалмой, одевался изящно и холил свои усы и бороду. Особенно же прославился он при Шахрухе-мирзе и тогда-то поступил на службу при дворе. Был он также близок с Байсункуром-мирзой и Улугбеком. Любили его прекрасные бейты и царевичи. «Улугбекхану ведома сила Лутфи, ибо стихи его красочные превзошли и Салмандина». Каллиграфы Азхар и Джафар Табризи собственноручно вписали газели Лутфи во многие сборники, переписали и его дастан «Гуль и Навруз». «Диван Лутфи», переписанный в манере каллиграфа Якута, был преподнесен Шахруху-мирзе. Хотя Лутфи и был моложе зодчего Наджмеддина, но они были дружны да и всех людей науки Лутфи привлекал своим обаянием и приветливым обращением. Мавляна Лутфи уже несколько раз заглядывал на стройку медресе Мирзо, которую возводил зодчий в Герате, и подолгу беседовал с Наджмеддином Бухари, входя во все мелочи. Однажды в беседе с зодчим он поделился с ним заветным своим желанием совершить путешествие в Золотую Орду, в Крым, Карабах. Зодчий с восторгом отозвался о газелях Лутфи и книге «Зафарнаме», содержащей более десяти тысяч бейтов, и брал их почитать у Байсункура-мирзы. Низамеддин и Бадия, еще учившиеся в ту пору в школе Мехри Талат-бека, после уроков наперебой читали попавшую в руки отца эту редкостную книгу и даже переписали из нее газели «Узрев твои черные косы…», «Где тот дивный лик…». В семье зодчего Лутфи считался не просто большим поэтом, но и человеком редкой чуткости и доброты. Только в горе человек постигает во всей полноте меру доброты и чуткости другого. И напротив, люди, казавшиеся добрыми и отзывчивыми, сплошь и рядом оказываются холодными и куда девается вся их благожелательность, стоит лишь обратиться к ним за помощью и сочувствием. Словом, зодчий отправился искать покровительства мавляны Лутфи.

Увидев утром у своей калитки зодчего, поэт ласково встретил его. Пригласив гостя в дом, он усадил его на почетном месте в глубине комнаты и разостлал дастархан. Лутфи знал о горе, постигшем этого достойного человека, о муках его разбитого сердца. Он понял, что зодчий пришел к нему за помощью. Знал он и о том, что сына Наджмеддина заточили в крепость, и сочувствовал этому талантливому зодчему и бесценному мастеру. Он уже имел беседу с Байсункуром-мирзой, просил его посодействовать освобождению сына знаменитого зодчего хотя бы из уважения к отцу, да и сам юноша, хотя и был связан с группой хуруфитов, участвовал в войне, храбро сражаясь за честь страны и престола; и если на то пошло, то во многом повинны люди, желающие зла зодчему Наджмеддину. Байсункур-мирза благо склонно выслушал просьбу поэта, пообещал сделать все возможное, но заметил, что, так как хуруфиты заклятые враги государства и брат его Ибрагим Султан сурово расправляется с мятежниками, желая выкорчевать самые корни мятежа, придется обращаться к государю.