Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

Опираясь о стену, Бадия обошла стороной тюремщика, юркнула в дверь и выбежала в темный проход. То и дело пугливо оборачиваясь, глядя по сторонам, она прошмыгнула еще в другой темный проход, затем во двор, к воротам крепости. Не выпуская все еще из рук кинжала, она огляделась. Страшась нукеров с саблями и пиками у ворот, она стремительно бросилась вниз — к площади перед крепостью.

— Что ж это ты, выходит, выпустил голубку из рук? — спросил один из нукеров тюремщика, появившегося на пороге.

— Какая это голубка, это скорпион! Того и гляди, ужалит! Кинжал припасла, подлая. Теперь уж и девки с оружием ходят, — огрызнулся тюремщик.

Заврак Нишапури, ожидавший Бадию в сторонке на площади, увидев в ее руках кинжал, кинулся ей навстречу.

— Виделись с братом?

— Тот подлец обманул меня, — проговорила Бадия, все еще дрожа и пряча кинжал под подкладку безрукавки. — Чуть не убила его, как того бандита, хотела проткнуть ему сердце, да вспомнила, что это может навредить брату.

— А видели его?

. — Да нет, не видела!

. — Где корзина?

— Бросила там. И браслеты тоже… Вот они, государевы нукеры. Я, конечно, знала, что они взяточники, но не предполагала, что они такие подлецы. А я им поверила! Люди рисковали жизнью ради государя, сражались на войне, и вот где награда — тюрьма! Вы поняли, господин Нишапури? А отец всегда твердит: «Не смей говорить дурно о государе». Вот тебе и государь!

— Пойдемте отсюда, госпожа.

Бадия не отрывала глаз от тюремщика, стоявшего у ворот крепости. Он зло глядел на нее.

— Пошли, — согласилась она. — Как бы не навредить Низамеддину!

— Дело Низамеддина расследуют. Судьба его связана с волей царевича, — сказал Заврак. — Без приказа они не посмеют его тронуть. Я верю в это. Да убережет его аллах! Низамеддин отважно сражался за государя, его, конечно, скоро выпустят, поверьте мне. Он взят под стражу по навету…

— Господи, да сбудутся ваши слова!

Расстроенные, обескураженные и подавленные Бадня и Заврак вернулись домой. Ни он, ни она не стали распространяться о происшедшем, лишь кратко сказали, что передали еду Низамеддину. Бадия просила Заврака хранить случившееся в тайне, иначе, уверяла она, отец не выдержит. Он и так едва держится на ногах. Теперь отъезд Зульфикара в Бухару стал для Бадии настоящим горем.

Еще один ученик отца, Гаввас Мухаммад, был туповатый и скрытный малый, и редко случалось, чтобы Бадия перекинулась с ним хотя бы словом, не говоря уж о беседах более откровенных. И только Зульфикар, с которым она сначала подружилась, а потом и полюбила его, был близким ей по духу. И вот он изгнан, обвинен в том, что заглядывается на Бадию и, вместо того чтобы заниматься ремеслом, влюбился. Лгать или скрывать что-то от зодчего было бы прямым преступлением. А вот теперь от зодчего скрыли то, что случилось в крепости. Скрыли, жалея его.

Шли дни.

Строительство медресе заканчивалось, и вскоре должны были наступить торжественные, радостные дни. Но сын зодчего был под стражей, и жизнь Наджмеддина Бухари проходила в великой печали. Верно говорят, что нет в этом мире человека, у которого не было бы печали. Но в те дни печаль зодчего была сродни отчаянию. Еще не так давно зодчий, сидя у подножья горы на берегу реки, любовался игрой серебряных рыбок, скользящих между камней. «Разве это жизнь? — думал он. — Бедные рыбешки, лишены даже простой человеческой радости — почесать себе плечи!» — улыбался он, почесывая плечи. И вот теперь он завидовал этим рыбкам, не знающим забот, беспечно плывущим куда им вздумается! Как все изменилось! Ему казалось, будто уже не доверяют ему, как прежде. Теперь он не годится даже в колчаны обычному нукеру. Если не произойдет внезапной перемены, то он, пожалуй, покинет столицу и уедет куда глаза глядят. Страшное событие перевернуло всю его жизнь, и ему чудилось, будто все от него отвернулись и даже лучшие друзья будут холодно на него поглядывать…

Зодчий погрузился в глубокое раздумье, перед его внутренним оком чередой проходили придворные вельможи, но проходили мимо, намеренно не замечая его.

В эти злосчастные дни, когда сын его все еще был в заточении, зодчий отправил второе послание покровителю ученых, поэтов и людей искусства — Мирзе Улугбеку. Он сам отнес это послание во дворец и попросил отослать его с гонцом в Самарканд, зная, что каждый день по срочному делу из дворца в Самарканд снаряжали гонца и что каждый день другой гонец прибывает из Самарканда в Герат. Он обратился к знакомому вельможе, занимавшему высокий пост при дворе, и тот пообещал немедленно же отправить послание в Самарканд Улугбеку-мирзе. Зодчий, умолявший вельможу поскорее отправить письмо, добавил, что судьба его единственного сына зависит теперь от ответа Улугбека.