Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

Вынес суд суждение: деньги все были гласные и утаить их невозможно, да и помысла такого не было; деньги в полк не выдавал, чтоб иметь на непредвиденные обстоятельства; так поступали с этими деньгами и прежние командиры. Так поступил и он; полки удовлетворены, а 2-й Чугуевский еще и Платову должен. И все же суд оный при Санкт-Петербургском ордоннанс-гаузе остался непреклонен и присудил, «не имея права входить в рассуждение или делать толкование не по точным словам закона, за удержание сумм через немалое время у себя, по точной силе воинского сухопутного устава 66 артикула, чину его, без абшиду (свидетельства об отставке), лишить». То есть всё видим, всё знаем, сочувствуем, но закон есть закон: удержал положенные казакам деньги у себя на немалое время — получай по закону. Император Павел Петрович 9 декабря 1797 года наложил резолюцию: «За все значущееся по сему делу, как и за консилиум, держанный в Персии, исключить из службы и Платова отправить к Орлову на Дон, дабы держал его под присмотром в Черкасске безотлучно».

С опозданием пришел в суд рапорт генерал-лейтенанта Дунина от 8 декабря 1797 года об осмотре им 1-го Чугуевского полка. Писал Дунин, что выдала провиантская канцелярия Платову на фураж казачьим лошадям за 1787–1790 годы 22 715 рублей 83 3/ 4копейки («Знаем… Знаем…»), но выдал Платов казакам 4554 рубля 55 копеек, а 18 163 рубля 28 копеек остались у Платова. В 1791 году Ясская провиантская комиссия выдала на продовольствие лошадям 8598 рублей 32 1/ 2копейки, но истратил их Платов не на лошадей, а на штаб и на офицеров. В 1793 году, когда из Екатеринославского войска формировали Чугуевскую бригаду, поступило в бригаду вместе с казаками 724 казенные лошади, оценены они по повелению Платова в 16 694 рубля и розданы казакам, а с казаков за этих лошадей Платов вычел 14 300 рублей 63 копейки, но не в казну вернул и не казакам отдал, а пустил на разные партикулярные издержки.

Тут впору новое следствие начинать.

Но решение по платовскому делу уже было принято и резолюция Государем наложена, так что рапорту генерал-лейтенанта Дунина ходу не дали.

Что касается Платова, то, выполняя царскую волю, выехал он 13 декабря на Дон, а через несколько часов отправился за ним сенатский курьер Николаев. 16-го догнал он Платова в Москве и передал письмо от обер-прокурора князя Куракина.

«Милостивый Государь мой Матвей Иванович! По получении сего письма, извольте, Ваше Превосходительство, обратить Ваш путь в г. Кострому; сие я Вам сообщаю по Высочайшему Его Императорского Величества повелению; пребывание Ваше в Костроме должно быть безвыездное впредь до особого повеления. Пребываю и т. д. Алексей Куракин. 13 декабря 1797 года».

Платов сделался нездоров и хотел пустить себе кровь, голова гудела и кружилась. В Кострому прибыл лишь 24 декабря с тем же Николаевым, но был все еще болен, и рапорт Куракину, что прибыл в город, послал только 28-го числа. Кроме того, приложил письмо личное:

«Сиятельнейший князь!

Милостивый Государь!

Помогите несчастному испросить у всемилостивого Государя милостивого прощения, чтобы я удостоился жительство иметь и с престарелою матерью моею, женою и девяти детей моих. При этом же я много должен разным кредиторам, мог бы тогда выплачивать продажею исподволь имения моего, дабы не лишиться хотя дому того, в котором они проживают. Задолжался я не прихотью, а по несчастью большой командой моей, в рассуждение старых обстоятельств, так должно тогда было; сам я вижу теперь, что я в счетах запутался; есть за другими полками и мои деньги за доставление в разные годы вещей нужных по службе. Дальняя отлучка моя не допустила меня сделать с ними верного расчета и терплю теперь от недоброхотов моих. Счастлив бы я был, если б известна была Величественному Государю моя усердная служба, которую я по долгу и по присяге моей производил и должен производить. Я Вашему Сиятельству донес всю истину; ежели это неправда, накажи меня Бог на сем и на будущем свете. Честь имею быть покорнейший слуга Матфей Платов».

Письмо осталось без ответа.

Следившие за Платовым доносили куда следует, что испытывает поднадзорный «истинное сокрушение». Тоска терзала опального генерала, особенно усилилась она весной, когда все расцвело. Костромской губернатор просил, чтоб разрешили Платову навещать местных помещиков, где «хорошее, тихое и отменно вежливое обращение» поможет разогнать его «чувствительную унылость». Петербург ответил отказом.

Почти три года прожил Платов в Костроме, сошелся там с молодым артиллеристом, подполковником Ермоловым, таким же ссыльным. Последний разе ним виделись, когда из Персидского похода возвращались. Теперь вот где судьба свела.