Виссарион Саянов - Небо и земля

— Сегодня исполнилось ровно двадцать лет с того дня, как мы в последний раз видели Глеба, — тихо сказал Быков. — Вчера мне не спалось. Вагон был наполовину пуст, и никто не отвлекал расспросами и разговорами. Я стоял у окна. Лес дымился, будто повсюду разводили костры. Озера, речки, мосты проплывали в тумане. И странно, вологодские края в те минуты чем-то напоминали Эмск. Казалось, будто снова, как двадцать лет назад, на раннем рассвете готовим мы к вылету машины…

— Поэтически сказано, черт возьми! — растроганно промолвил Тентенников. — У меня последние годы, знаешь, глаза стали на мокром месте: как только услышу какой-нибудь рассказ про природу или семейное счастье, обязательно приходится носовой платок искать. А недавно мне Кубарина снилась. Потерял я тогда жену безвозвратно и до сих пор опомниться не могу. Единственная она у меня была, настоящая!

Лена молча слушала, потом поднялась из-за стола, включила радиоприемник и снова села рядом с Тентенниковым. По радио продолжали передавать сводки о полете отряда Толубеева. Отчетливо и громко перечислял диктор фамилии участников перелета.

— Послушай-ка, о Ванюше сказали! — громко вскрикнула Лена.

Все прислушались: радист флагманского самолета Иван Петрович Быков передавал привет Москве.

— Скоро будем встречать, — обрадовался Быков.

— Я давно хотел вам сделать одно признание, — перебил Тентенников, — да почему-то стеснялся. А теперь вот, наконец, решился.

— Тайна какая-нибудь? — улыбнувшись, спросил Быков.

— Конечно, тайна… Если б не тайна, я бы эту историю давным-давно рассказал бы тебе. Но как раз недавно получил я письмо из Свердловска, — и теперь моя история пеплом посыпана, тайны больше нет.

— О ком же ты сегодня расскажешь? Прежде у тебя от Быкова тайн не бывало. Да и в твоем ли характере скрытность?

— Мою тайну мы с Леной от тебя скрывали.

— Неужели о Кубариной ты хочешь рассказать?

— Она самая! — торжественно провозгласил Тентенников. — Дело много лет назад началось…

— Что же, я слушаю…

— А я начинаю рассказ. Итак, в двадцать первом году, когда война кончилась и мы окончательно переехали в Москву, я начал почему-то снова думать о Кубариной… В ту пору в наших газетах появлялись объявления людей, разыскивающих своих родственников. Все, кому довелось разбрестись за годы гражданской войны, взывали к потерянным отцам, сыновьям и братьям: откликнитесь, отзовитесь! Однажды и я дал объявление в газете. О том, что, дескать, прошу бывшую свою жену Кубарину откликнуться и написать мне до востребования в Москву, на Главный почтамт. И представь себе, наконец настал вечер, когда я получил письмо из большого уральского города. История её оказалась очень простой. После того как она по ошибке села не в тот поезд и поехала в другом направлении — тогда, в восемнадцатом, отбившись от отряда, — и начались её несчастья. Письма её, конечно, ко мне не доходили. Она долго ждала, а потом вышла замуж за какого-то бухгалтера в Миассе. И живет с той поры счастливо, родила сына.

— Печальная история! — тихо промолвила Лена. — Меня Кузьма в курсе своей переписки держал, но тебе почему-то просил не говорить. Я и берегла его тайну.

— Ты у меня скрытница… Но зато как Кузьма не проговорился, понять не могу…

— С той поры и завязалась у меня с ней переписка, — печально продолжал Тентенников. — А в двадцать седьмом году поехал я в отпуск на Урал, будто нечаянно попал в Миасс, остановился в доме для приезжающих и встретился с нею. Её совсем не узнать. Вот Лена у нас никак не изменилась за двадцать лет, такая же, как и была, — ни худая, ни толстая, а моя Кубарина расплылась, ноги отекать стали — и одышка: ста шагов не пройдет в один прием. Погрустили мы с ней, поплакали. И решили оба: не судьба. Как я её нашел случайно, так и потерял ненароком…

— И больше с ней не виделся?

— Нет, с тех пор я еще два раза на Урал ездил. И вот две недели назад получил письмо от её приятельницы: умерла моя голубка. От водянки скончалась. И завещала она мне карточку фотографическую, снятую, когда мы познакомились впервые. На карточке она тоненькая, молодая, с озорными глазами.

— Обычная история нашей жизни, — после долгого молчания сказал Быков. — Мы ведь спокойно не жили, для наших погодков ни минуты легкой жизни не было. Потому никто больше нас и не знает цены любви и дружбы… И все-таки как бы мне хотелось еще раз пережить жизнь сначала, — богата она была большими делами, и много довелось нам свершить и увидеть.