Людо Зубек - Доктор Есениус

— Аттемс прав, — вновь заныл император, который сокрушенно слушал этот горячий обмен мнениями. — И папский нунций и испанский посланник советуют нам не идти больше на уступки протестантам. И вы, пан канцлер, до сих пор были согласны с этим. Поэтому мы не можем объяснить себе столь быструю смену ваших убеждений. Что же, и вы предали нас?

Канцлер снова опустился на колени, схватил правую руку императора и поцеловал ее.

— Как может ваша императорская милость думать обо мне такое! Я готов в любое время положить за вас жизнь.

Император опять сделал ему знак рукой встать. Потом спросил:

— Но до сих пор вы нас уговаривали не покидать Прагу. Как же вы хотите позаботиться о нашей безопасности? Что вы советуете нам сделать?

Аттемс и Ганневальд удвоили внимание.

Император устало, апатично смотрел на верховного канцлера. Он не видел спасения. Так или иначе, за все придется платить самой высокой ценой. Все соединилось против него, — что же может посоветовать Лобковиц?

— Ваша императорская милость должны договориться со своим братом эрцгерцогом Матиашем.

Рудольф готов был выслушать из уст верховного канцлера любой неприятный совет, но этот он воспринял, как укол кинжалом. Он снова отвернулся и заткнул уши.

Лобковиц ждал. Он еще не кончил, не сказал самого главного.

— Лучшего совета у вас нет? — упавшим голосом спросил император.

— Нет, ваша императорская милость, это единственная возможность спасения. Если вы хотите сохранить для себя Чехию и Моравию, то должны отдать Матиашу Венгрию и Австрию. И, кроме того, сделать его наследником чешского. престола. Естественно, что ему нужно обещать полное прощение. И его приверженцам и войскам.

Император вздохнул. Где же прекрасные мечты о мести, которыми он только что упивался?

Его положение таково, что просить придется ему. Рудольфу просить Матиаша, чтобы тот принял королевскую корону! Чтобы он удостоил принять большую половину страны, а ему, императору, оставил меньшую! Какое унижение, какой позор!

Нет, он не мог согласиться с планом канцлера.

— Мы пошлем к эрцгерцогу кардинала Дитрихштейна, чтобы выговорить наивыгоднейшие условия… — Император замолчал. О, только бы не принимать сейчас окончательного решения! Отдалить его… ждать… заставить ждать… пусть решит время… — Мы могли бы не торопиться с этим… с наследованием.

— Без этого от эрцгерцога ничего не добьешься, — сказал канцлер.

— Постараемся не говорить о наследовании, — снова повторил император. — Если эрцгерцог не согласится, мы предложим ему и наследование.

Лобковиц до этой минуты изо всех сил старался быть терпеливым. Но, когда он увидел, что императора не убедишь, он решился говорить открыто. Он очень учтиво попросил императора не закрывать глаза на правду и избегать последствий собственных ошибок.

И Лобковиц начал перечислять эти ошибки, допущенные императором в течение многих лет. Это была долгая речь. Император чувствовал себя так, как будто ему на голову лили расплавленный свинец. Но у него не было сил прервать канцлера и заставить его вспомнить о почтении к своему государю.

Он слушал, опустив голову, и, возможно, именно теперь увидел многое в настоящем свете.

Когда верховный канцлер кончил, император кивнул. Голова его все больше и больше опускалась на грудь. Казалось, он согнулся под тяжестью этих упреков.

Наконец Рудольф поднял голову и проговорил с тоской:

— Ну хорошо, предложите ему наследование. А теперь оставьте нас одних. Мы слишком устали от этого разговора.

Долго сидел так император в высоком кресле, подперев голову.

Через некоторое время в комнату проскользнул камердинер и спросил с поклоном, не нужно ли чего его императорской милости.

— Нет, ничего, не мешай нам думать… Или подожди! Проводи нас в Испанский зал.

Камердинер, привыкший к императорским причудам, не удивился этому приказу. Он подал императору трость с набалдашником из слоновой кости, набросил ему на плечи плащ и проводил в Испанский зал.

— Жди нас здесь и никого не впускай.

До позднего вечера ждал камердинер у дверей Испанского зала.

Император сидел перед мраморным Илионом и снова, как уже много раз до этого, наслаждался его красотой. Часы и часы он мог неподвижно сидеть и смотреть на любимую статую, которая сияла белизной мрамора, как будто от нее исходил свет.

Благотворное чувство полного покоя, которое всегда посещало его при созерцании этого изваяния, сегодня было особенным, до сих пор не изведанным. Глубокая печаль легла на нахмуренное лицо императора. Здесь ему не нужно было притворяться, скрывать свои чувства. Возможно, каменный герой понимал его тяжелые душевные муки лучше, чем люди, которые принуждали его делать столь мерзкие вещи. Лучшие минуты в жизни он провел здесь, в немом разговоре с Илионом.