Людо Зубек - Доктор Есениус

Правда, теперь, после подписания грамоты его величества, эта борьба ослабела. Но тем лучше! По крайней мере, не потребуется ему менять образ жизни.

Хотя небольшое оживление не повредило бы.

…Смерть раввина Льва вызвала у Есениуса целый рой воспоминаний. Знакомство с этим незаурядным человеком оставило в его душе глубокий след. Кто знает, какую тайну унес раввин с собой в могилу.

Вскоре после известия о смерти Льва Есениус встретил Кеплера в коллегии Бахачека.

— Всех нас ожидает смерть, — проговорил Кеплер. — Раввин был так стар, что скорей можно удивляться его долгой жизни, чем смерти. Но все же подобное известие всегда грустно. Ведь совсем недавно я был у него…

— Вы были у него? — удивился Есениус.

— Не ходили ли вы к нему чинить Голема? — спросил Бахачек.

Кеплер рассказал, что на прошлой неделе к нему пришел внук раввина Льва. Мальчик передал, что дед очень болен и хотел бы еще раз поговорить с профессором Кеплером о чем-то весьма важном.

— Мне было любопытно, — продолжал Кеплер, — и я отправился в его дом на Широкой улице. Раввин сидел у камина в кресле, ноги его лежали на горячих кирпичах. Он сказал мне, что у него отмирают ноги, холод поднимается вверх и скоро достигнет сердца. И тогда, сказал он, наступит конец. Говорил он об этом очень спокойно. Потом мы перешли к главному: он читал мой труд «Astronomia nuova», и его заинтересовали два положения этой книги. Он хотел, чтобы я ему кое-что объяснил.

— Странно, что на смертном ложе человек интересуется такими вопросами, — заметил Бахачек.

— Это было только вступление к тому, что хотел сказать мае раввин. Вы знаете, о чем он спросил у меня? Почему я опубликовал свое открытие, что планеты движутся по эллипсам, а не по окружности. Мне непонятен был смысл его вопроса. Раввин ответил, что такие великие таинства нельзя открывать непосвященным. Он, например, такое открытие унес бы с собой в могилу.

— И что вы ответили ему, Иоганн?

Есениус весь превратился в слух, хотя он знал, как Кеплер должен был ответить раввину.

— Я ответил ему, что в своей работе я опираюсь на результаты исследований многих ученых. Это цепь, которая тянется из далекого прошлого, от времен Птоломея. Каждый из нас только звено этой цепи, и я не вправе сохранить для себя ничего из того нового, что мне удалось узнать. Я хотел опровергнуть его мнение о науке как об опасном оружии в руках непосвященных — необразованных людей. Но не знаю, признал ли раввин, что есть разница между кабалистикой и астрономией.

— Но ведь он и сам занимался астрономией, — заметил Бахачек.

— Мы разговаривали долго; не знаю, остался ли доволен нашей беседой. Для меня же весь этот разговор был весьма знаменательным. Он многому меня научил.

— Я надеюсь, что вы поделитесь с нами? — усмехнулся Есениус.

— Все очень просто: нужно искоренять ошибочные взгляды о так называемой герметичности науки. Наука должна уподобиться лесному источнику, из которого может напиться всякий жаждущий, безразлично, гордый ли это пан с пышной свитой или простой путник. Вы согласны со мной?

— Согласны, согласны, — ответил Бахачек.

Канцлер Лобковиц не подписал грамоты. Но император оставил без последствий этот «бунт». Он и не думал освобождать канцлера от должности. Предусмотрительные люди делали из этого вывод, что вопросы религии в Чехии нельзя считать разрешенными. И, конечно, канцлер с помощью сильной «испанской партии» предпримет все, чтобы не соблюдались параграфы грамоты и как можно скорее отменили свободы, даваемые некатолическим вероисповеданиям. Хотя Есениус очень редко встречался с канцлером, да и то по службе, Зденек Попел из Лобковиц вдруг вспомнил о своем бывшем соученике.

Члены «Societas Iesu» подготовили в пражском Клементине театральное представление. Ученики иезуитской коллегии несколько дней старательно готовились к спектаклю. На это время их освободили от всех других обязанностей: они могли не учить и и даже не присутствовать на лекциях, лучшие пражские ремесленники готовили великолепную сцену с различными чудесами, помогал им императорский механик, а портные шили богатейшие одеяния по эскизам императорского придворного живописца Шпрангера. Это представление должно было затмить все бывшие до него.

Слухи о готовящемся зрелище достигли и Града, вскоре в Праге только и говорили что об этом представлении которое должно было произойти в страстной четверг.

В среду перед полуднем к Есениусу пришел писарь из Чешской канцелярии и вручил ему свиток пергамента: