Людо Зубек - Доктор Есениус

Наконец император встал, приблизился к изваянию, провел рукой по холодному мрамору и грустно прошептал:

— Благодарю тебя, Илион, благодарю тебя за всю эту красоту!

Потом он еще раз обвел взглядом свои сокровища, грустно усмехнулся и вышел.

Ночью император во второй раз пытался лишить себя жизни. С обнаженной грудью он бросился на оленьи рога, висевшие низко на стене. Но сердце не задел, а причинил себе лишь легкое ранение.

И ненавидимый всеми, вызывающий жалость император должен был и дальше нести бремя своей странной судьбы.

Потом события грянули, как вода в половодье. Все хитрости и обещания Рудольфа не помешали Матиашу продолжать поход на Прагу. По Либеньскому миру императору пришлось уступить своему брату Венгрию, Австрию и Моравию. Себе он оставил лишь Чехию, Силезию и Лужицы. Одновременно Рудольф признал Матиаша своим наследником, наследником чешской короны.

Но обещание, которое он дал чешским общинам за их помощь против Матиаша, нужно было выполнять. А речь шла об обеспечении свободы вероисповеданий.

Правда, император не спешил и оттягивал свое решение почти год, но, когда религиозные общины решили обратиться к последнему средству — с оружием в руках защищать свою веру. И когда они избрали из своих рядов тридцать дефензоров и начали собирать войско, Рудольф понял, что дальше откладывать невозможно.

Итак, 10 июля 1609 года император подписал грамоту, известную под именем «Грамота его величества Рудольфа II», которая обещала спокойную религиозную жизнь в Чехии на долгие времена. Конечно, если император и его советники будут руководствоваться ею.

Вечером 10 июля в масхаузе Карловой коллегии состоялось великое празднество. Профессорам было что праздновать. Университет, согласно грамоте, входил в ведение дефензоров, защитников протестантской веры. Только они имели право приглашать и отпускать профессоров.

Ректор Бахачек пригласил на конвивиум кое-кого из тридцати дефензоров. Пришли трое: Вацлав Будовец, граф Иоахим Ондрей Шлик и Богуслав из Михаловиц. Пришли и друзья университета, доктора Залужанский и Есениус.

Есениусу было известно, что главная заслуга в получении грамоты принадлежит Будовцу.

Профессоров интересовали все подробности, связанные с грамотой.

— Будет ли грамота иметь силу, если верховный канцлер отказался подписать ее? — опасался Залужанский.

Шлик беззаботно махнул рукой.

— Вместо верховного канцлера ее подписал Адам из Штернберка, пражский надворный советник, которого на это уполномочил император, — объяснил граф. — Самая важная подпись — это подпись его императорской милости. А если бы Лобковиц попытался забыть об этом, у нас есть средства напомнить ему.

Все знали, о чем думает Шлик. Об ополчении, которое он набирал по приказу директоров и которое позволяло чешским общинам держать императора в страхе.

— Когда я привел вчера на Град депутацию из двенадцати человек, чтобы вручить его императорской милости благодарственное послание, — сказал Будовец, — император не слишком обрадовался его содержанию. Он думал, что немедленно после издания грамоты мы распустим ополчение…

— …и отдадимся тем самым на милость императора и особенно верховного канцлера, — быстро прервал его Шлик и торжествующе оглядел собравшихся профессоров, словно обещая им, что директора не так-то легко дадут провести себя императорским советникам.

А вице-канцлер Михаловиц добавил:

— Пока грамота не будет утверждена, пока чешские сословия не соберутся на сейм, ополчение не будет распущено, и это должен признать император, как бы он этого ни желал. Но главное, грамота — решенное дело.

— И весьма знаменательно, — сказал Будовец, — что грамота относится не только к лютеранам, но и к чешским братьям и кальвинистам. Словом, она знаменует полную свободу вероисповеданий. И притом касается не только крестьян.

— Значит, грамота отвергает принцип — чья земля, того и вера? — спросил Есениус. — Теперь крепостные не будут обязаны исповедовать веру своего пана?

— Да, — ответил Будовец. — В грамоте говорится, что каждый подданный императора имеет право выбрать себе веру по своему убеждению. Поэтому я и говорю, что это великая победа.

— А ведь и в иезуитской коллегии в Клементине отмечают победу, — проговорил с другого конца стола Недожерский.