Мамедназар Хидыров: Дорога издалека (книга первая)

Иду я, скотину нашу хворостинкой подгоняю, — вдруг навстречу мне Кызларбеги, мамаша Курбана. Волосы растрепанные, в руках палка, глазами готова сожрать человека. Эта женщина — ей уже было за сорок — всем в ауле внушала страх и отвращение как видом своим, так и нравом. Даже малых ребятишек пугали, если они расплачутся: «А вот погоди, придет Кызларбеги!» И те умолкали в страхе.

Молча надвинулась она на меня своим грузным телом, цоп за руку — и палкой меня вдоль спины. Да еще, да еще…

Я в слезы. А она до того разъярилась — палку отшвырнула, вцепилась в меня когтями и давай кусать мне шею, щеки. У меня даже и плакать не осталось сил, в глазах потемнело. Видать, и она тоже притомилась. Ткнула меня напоследок в спину кулаком:

— Иди теперь жалуйся! Окаянный, выродок того, кого в торбе привезли… Еще раз коснешься сыночка моего, не бывать тебе живым!

Я и не помню, когда она ушла. Огляделся, коровы моей нет. Она, оказывается, сама побрела домой. Кто-то из прохожих помог мне подняться на ноги, дойти до нашего дома. Увидела мать — только руками всплеснула. Я еле-еле выпил пиалу шир-чаю, а на то, чтобы хоть слово сказать, сил у меня не хватило. Уложила меня мама, укрыла халатом, сама причитает, слезы на глазах: оказывается, дома уже слышали, что со мной произошло. Я лежу, понемножку прихожу в себя, и такая ненависть лютая закипает во мне против Курбана и толстопузой ведьмы, его мамаши, против Дурды-ростовщика… Наконец отдышался, спрашиваю у деда — он возле меня сидел:

— А где отец?

— За саксаулом поехал в пески. С верблюдами Эсен-бая, для него саксаула набрать…

— Вернется папа, мы им зададим!

— Эх, ягненок мой, — закряхтел дедушка. — Да уж зададим, наступит оно, наше время…

Я не понял, вернее, понял по-своему: наступит наше время — когда отец вернется домой. Спросил:

— Это когда папа придет, да, дедушка?

— Нет, милый… Больно ты еще мал, всего не уразумеешь. Сейчас нет у нас такой силы, чтобы против баев грудью встать, потягаться с ними. Как говорят: доля у сильного, ковурга — у зубастого… Все на стороне баев, власть наша милостивая тоже, чтоб ей! У байского сына хоть и рот кривой, все равно ему первое слово. Оттого-то и борода у меня до сроку побелела, все косточки поломаны, ноют — терпеть нету силы… Все от баев, по их милости… И посчитаться с ними пока что никак невозможно. А все же настанет наш час, и солнце с нашей стороны поднимется! Но нужно еще потерпеть немножко.

Не все я в тот раз понял из дедовых слов, но главное из них глубоко запало в мою душу и память. Придет наше время, другое, такое, что баям отплатим за все обиды! Хорошо же, только бы дождаться.

В тот день я почти не вставал на ноги, припоминал все, что случилось. Наконец на память пришли оскорбления, которые выкрикивала рассвирепевшая Кызларбеги. Одно в особенности запомнилось, потому что было непонятным: «Выродок того, которого в торбе привезли». Что это означало? Я сперва размышлял про себя, потом решился спросить у деда, который подолгу сидел у моего изголовья, вздыхал, утешал, принимался сказки рассказывать:

— Дедушка, а кого это у нас в торбе привезли? Тетка Кызларбеги мне тогда кричала…

В доме были только мы с дедом — мама ушла за травой, сестренка под навесом ткала палас. Никто больше не слышал моего вопроса — и очень хорошо, потому что дед сразу переменился в лице, стал озираться по сторонам. Я ждал ответа, вглядываясь в его лицо, и видел, как у него покраснели веки. Неужели заплачет дедушка?! Видно было, что говорить ему очень не хочется.

— Ягненочек мой… — дед задумчиво погладил длинную седую бороду, помолчал. — Право, не стоит обращать внимания… Болтает глупая, злобная баба, что не ум взбредет… Пустяки все это! Давай-ка вот я тебе сказку еще расскажу. Интересную! Про журавля.

Сказка и в самом деле оказалась интересной, и прежде я ее не слыхал. Только не шла она мне на ум в тот раз. Почему дед не хочет объяснить насчет торбы? Что-то здесь скрывается необычное… И не хочется огорчать дедушку. Но желание разгадать тайну еще сильнее.

Скоро я оправился, стал вставать. Побои, перенесенные страданья быстро забылись. А вот оскорбительные, загадочные слова Кызларбеги памятны, не идут из головы.

Недели через три я уже выбегал на улицу поиграть с мальчишками. Потом, еще неделю спустя, встал однажды рано утром и почувствовал себя совершенно здоровым. Умылся, говорю маме:

— Не ходи сегодня за травой для коровы. Я отведу ее попастись.