Мамедназар Хидыров: Дорога издалека (книга первая)

На нашей земле, на берегу арыка, росло всего лишь одно тутовое дерево — кряжистое, с густой листвой в летние месяцы. А живности было — только пес Алабай, корова да ишак. Зимой скотина стояла в сарайчике возле дома, а летом — на открытом воздухе, привязанная к дереву возле арыка. Одному Алабаю вольная воля круглый год.

Тут-то и прошло мое детство. Совсем мало событии сберегла моя память из далекой поры.

На крыше сарайчика обычно складывали солому на корм скоту — сухой буян, другие травы. Влезали на крышу по лестнице.

Как-то раз дедушка полез на крышу за соломой — да как грохнется оземь! Трухлявая перекладина, оказывается, переломилась. Дед охает, не может встать. Прибежал отец, поднял его, перетащил в кибитку.

Дед сильно повредил ногу. Лекаря позвали — врачей тогда не было и в помине. Пришел лекарь — его звали Таган-табиб, — притащил десятка полтора мешочков со снадобьями, разложил их, как торговец на базаре. Потом смешал что-то в миске, поставил вариться на очаг. Сварил густую зеленоватую мазь, натер ногу деда, крепко перевязал платком и велел не развязывать до утра. Ночью мы услышали: стонет наш дед в домике, так и не унимался всю ночь. Наутро сняли повязку, видим: покраснела больная нога, распухла вся. А потом, дня через два, на ней вздулся нарыв, который вскоре лопнул. Долго в тот раз болел несчастный дед, и у меня с той поры укоренилась неприязнь к аульным лекарям-табнбам.

Еще помню: летом, в самую жару, я пригнал домой корову, поел. Тем временем старшая сестренка отправилась накосить травы. Я сидел в кибитке, отдыхал, глазел по сторонам — ждал сестру. Знал: как только она вернется, вместе пойдем к арыку, туда, где обычно купается детвора. Зной стоял нестерпимый: яйцо в песок закопай — испечется. Бедный Алабай развалился в тени домика и тяжело дышал, высунув язык.

Сестра наконец вернулась. Налила себе кислого молока, отломила кусок чурека; потом прибрала посуду, остатки чурека завернула в сачак. Взяла меня за руку — и бегом к арыку. Мне тогда исполнилось уже семь лет, сестра была года на три старше.

Арык в одном месте широко разливался, тут-то мы всегда летом купались. Девочки обычно приводили своих братишек и сестренок; вероятно, старшим ребятам сюда ходить не полагалось. Выше и ниже по арыку тянулись густые заросли невысокого тутовника; девочки там раздевались и купались чуть поодаль от нас, мелюзги. Ну, а мы раздевались прямо на берегу, садились, болтали ногами в воде, потом кидались в арык, плескались, кто как умел. Некоторые, выскочив из воды, бежали к дороге, валялись в пыли и снова окунались в воду. Иные приходили сюда не купаться, а просто посидеть в холодке, у воды, в тени кустов.

Я был еще мал и плавать не умел. Поэтому плескался в арыке возле самого берега. Но уж очень мне хотелось научиться плавать. Я с завистью смотрел, как на самой быстрине состязаются в плаванье, распустив густые косы, девочки постарше. Как-то вместе с нами купалась Огульбек, соседская девочка, высокая, черноглазая; она была единственная дочь у родителей, которые очень ее баловали, потому, наверное, она и росла настоящей красавицей, с крутым характером. И вот в тот раз она плыла против течения, обогнав всех своих подружек. Я и подумал: ухвачу ее за руку или за плечо, поплыву рядом с ней, может, скорее научусь. Зажмурил глаза и кинулся в воду, наперерез Огульбек… Не успел даже руку протянуть, чувствую: меня схватили за ухо, сперва приподняли над водой, потом окунули носом вниз, в самую глубину. Опять вытащили, гляжу: Огульбек плывет рядом.

— Как ты смел… негодный?! — кричит, переводя дух, а сама держит меня за ухо и к берегу подталкивает.

— Будешь еще?! Будешь?..

А у меня и сил нету слова сказать, рта не могу раскрыть, вода набирается через пос. В глазах круги… Хорошо, Аннагюль, моя сестренка, подоспела, уговорила подругу отпустить меня. Подтянули они обе меня к берегу, шлепнули разок пониже спины — и сами обратное быстрину. А ко мне мальчишки гурьбой:

— Ха, Нобат, ну что, научился плавать? Ты уж и Огульбек стал догонять? За что она тебе влепила? Больно, наверное?

Мне и больно, и обидно. Что тут скажешь? Впервые понял я в тот раз: с девчонками шутки плохи, просто так к ним не подступишься…

Наступившая вслед за тем осень, потом зима ничем особенным не запомнились мне. А весной — опять памятное на всю жизнь.

Может, потому запомнилась та весна, что была она необычайно дождливая. И неглубокие озерца за нашим аулом, дальше от берега реки, долго стояли полные водой. Камыш уродился особенно высокий, метелки зеленые, сочные. В низинах, изумрудным ковром, — свинорой, солянка, множество других трав. Дальше в степь — тюльпаны, маки… Красота, нигде больше не увидишь такого!