Сергей Максимов - Путь Грифона

На здании сельского совета увидел красный флаг, украшенный траурными лентами. Когда узнал от сельчан об убийстве в Ленинграде С.М. Кирова, удивился не особенно. С циничностью фронтовика лишь подумал: «Не первый и не последний…» Если бы эти убийства среди революционеров, захвативших в России место и роль национальной элиты, не касались простого народа, он и думать бы об этом не стал. Но это, теперь традиционно, предвещало скрытое и неприкрытое продолжение гражданской войны. И не обещало ничего хорошего ни другу детства и юности Анатолию Пепеляеву, которому в этом году продлили тюремный срок, ни Соткину, который, получается, не зря подумывал о карьере за колючей проволокой, ни ему самому.

Стоя под снегопадом на высоком берегу, смотрел на теряющуюся внизу скованную льдом реку, уходящую в северном направлении под плотную завесу снега. В сторону не столь далёкого города Кузнецка, недавно переименованного в Сталинск… В этот раз стихи опять родились одновременно с мелодией:

1944 год. Май. Томск

Так повелось ещё с кадетских и юнкерских лет – длительная поездка в поезде для Суровцева почти всегда становилась началом нового этапа в жизни. Продолжилось так во время германской и во время Гражданской войн. Вот и опять вокзал-терем станции Богашево в этот утренний час встречал его на подъезде к Томску в тяжёлое, военное время.

Штабной вагон командующего Краснознамённым Сибирским военным округом, любезно предоставленный представителю Генерального штаба, был прицеплен к санитарному поезду.

Никто из пассажиров на перрон не выходил. Выходить было некому. Тяжелораненые бойцы даже не выглядывали в окна вагонов. Абсолютное большинство из них были лежачими, нещадно искалеченными в недавней битве на Курской дуге. Томск, отличавшийся развитой медициной, подкреплённой научно-исследовательской деятельностью крупных клиник, уже традиционно принимал большей частью тяжелораненых воинов.

Персонал санпоезда, непомерно занятый своей повседневной, насколько благородной, настолько тяжёлой работой, тоже точно потерял всякий интерес ко всему, что происходит за пределами этого госпиталя на колёсах.

На перрон быстрой походкой вышел широкоплечий, подтянутый подполковник в выцветшей полевой форме старого образца. Его широкую грудь украшали три ордена Красной Звезды и две медали «За отвагу». А ещё три полоски за ранения. Одна жёлтая – за ранение тяжёлое и две красных – за два ранения лёгких. Если бы не взявшая своё седина, захватившая от висков теперь всю его голову, то можно было бы сказать, что он не сильно изменился со времени прошедшей с ним нашей встречи. Это был Соткин.

Две недели тому назад, оповещённый правительственной телеграммой о предстоящих мероприятиях, недавно выписавшийся из госпиталя, подполковник в сопровождении работников томской милиции и взвода солдат охраны отправился пароходом на томский север. Откуда им была доставлена та часть драгоценного груза, которую колчаковцам не удалось довезти до Томска в октябре – ноябре 1919 года, – ящики с невостребованными орденами сибирского правительства.

Из-под козырька фуражки Александр Александрович бросил взгляд сначала в одну, затем в другую сторону от вокзала. Остановил взгляд на двух почтовых вагонах в хвосте состава. Некоторое время наблюдал, как один из них отцепили от другого люди в форме сотрудников НКВД. После чего оба чекиста забрались в отцепленный вагон. Соткин обернулся к зданию станции. Негромко свистнул.

На крыльцо вышел Новотроицын. Николай Павлович был в гражданском костюме. В руках у него был небольшой чемоданчик, именуемый в те годы «балеткой». Быстрой, уверенной походкой, вдвоём, они направились к вагону-штабу, в тамбуре которого стояли Суровцев и Черепанов.

Не сказав ни слова, Соткин легко и быстро поднялся по ступенькам и был заключён в генеральские объятия. Черепанов отошёл в сторону и с интересом разглядывал человека, о котором, со слов генерала, знал, что тот обладает недюжинной физической силой, быстрой реакцией и головой с изощренным мозгом авантюриста.