Аркадий Савеличев - Савва Морозов - Смерть во спасение

— Кто это сказал? Верно! Измерить не можете. Это работа: Это дерьмо!

— Отец родной, хорошо говорите.

Когда тем же сердитым рывком разогнулся — нижегородец предстал. Если чем и отличался от рабочих, так своим остолопским ростом.

— Алексей Максимович? Видите, учу, как ваше дно до донья довести.

Он вытер руки подсунутым полотенцем и поздоровался:

— Все такой же? В сапогах? Косоворотный толстовец?

— Уж лучше сказать — Сатин, — вмешался тоже перепачканный известкой Немирович. — Читал ведь? Нравится?

Савва Тимофеевич забыл, кто там у них Сатин, кто Барон, — похмыкал весело:

— Да разве на пустое брюхо хвалят? Пойдемте к Тестову.

— Я не могу, — поскучнел Немирович. — Константин Сергеевич приболел, а через час репетиция. Валяйте уж без меня.

Без него и завалились. Московский, с иголочки одетый барин, на рукаве которого все- таки остался след от известки, и верзила-мастеровой, размахивающий рукавами косоворотки, как сизыми крыльями. К Тестову в смазанных сапогах, конечно, не ходил, но кто остановит Савву Морозова?

Официант еще издали бросился навстречу, смахивая полотенцем пыль с его обуви.

— На сколько персон, Савва Тимофеевич?

— На две. Разуй глаза!

Официант видел спутника, но принял его за кучера или охранника. В последнее время богатые купцы расхаживали «в сопровождении». Голодуха на Волге, полно разбойных голодарей и в Москве.

Отдельный кабинет, конечно. С диванами и заранее поставленными в лед шампанским. На антресолях, прикрытых, как в театре, тяжелым бархатом. Но нижний шепот все же слышен:

— Опять чудит Морозов! Кого наверх повел?

— Лицедея какого‑нибудь. С театрами, вишь, возится.

— Нет, думаю, с охранником. При его‑то капиталах!

— Да что он, в кошельке их носит? За пазухой?

— Пазуха‑то у него всегда револьвером занята.

— Ой, господи, страсти какие!

Посмеиваясь, Савва Тимофеевич вытащил свой неизменный браунинг и сквозь портьеру саданул над головами говорунов. Горький только и сказал:

— Н-ну!..

Прибежавший хозяин под поклон посмеялся тоже:

— Сигнал, Савва Тимофеевич?

— Сигнал. Пора подавать.

— С-час будет! — опрометью бросился вниз хозяин, подгоняя официантов.

Те цугом вошли и в минуту все расставили — разлили.

— Молодцы. Посмотрю по вашему дальнейшему усердию. Пока — свободны. — Савва Тимофеевич похлопал гостя по плечу: — Ну-ну, не робеть! Здесь робких не любят.

— Везде не любят.

— За что пьем?

— За ваш должок, Савва Тимофеевич.

Он непонимающе вскинул ершистую голову.

— Помните, в лесу у Буркова вы говорили: рад буду и тебе услужить?

Савва Тимофеевич кивнул. Но поинтересовался:

— В чем заключается услуга?

— В Нижнем мы Народный дом открыли, для бедных детишек хотим новогоднюю елку организовать. С подарками, само собой. Ситчику мальцам подбросите?

— Сколько?

— Полсотни человек, по два аршина на человечка, считайте.

— Уже посчитал. — Морозов достал записную именную книжку с английским нестирающимся карандашиком. — Чтоб потом не заговориться. Да и не тащить же ситчик из Москвы. В моей нижегородской конторе получите. Наверное, и конфет надо? — Не дожидаясь ответного кивка, он и конфеты вписал. — Игрушку какую-никакую? В моих лавках игрушек, как и конфет, нет, но приказчик купит. Сунь в карман записку да давай деломзаймемся. Остывает! Нельзя, чтоб дело стыло.

— Да уж у вас, Савва Тимофеевич, остынет, как же!

— Вот тем и живу, Алексей Максимович, что везде и всё подогреваю. Холодная у нас страна, ленивая.

Он нахмурился. Но долго травить душу не мог. После второго бокала и второй папиросы ясненько улыбнулся:

— К черту дела! Ни дна тебе, ни покрышки, Алексей Максимович!

— На «ты» вроде уже?

— Да чего там! Вроде Володи. Владимира Ивановича. Сдается мне, он «дна» не видит. В отличие от Константина Сергеевича, который.

— Да, да, захваливает! Но ведь и артисты моих обитателей «дна» не знают. Дядя Гиляй обещает помочь-поводить их по трущобам Хитрова рынка. Что, не составите компанию, Савва Тимофеевич?

— Вот Хитрова рынка мне только и не хватало! Но, между прочим, обширная усадьба

моей матушки своими нижними заросшими садами как раз к Хитрову рынку и спускается. Твои босяки, Алексей Максимович, постоянно дыры в ограде делают.

— Вот я и говорю: посмотрим их. Да, может, и по шеям надаем!

— А если — нам?

— Ну, мне, босяку, не привыкать. А у вас ведь пистоль? Приоденьтесь соответственно. Мне‑то чего, и в таком виде можно, — Горький расстегнул ворот косоворотки.