Всеволод Соловьев - Изгнанник

«Туда? Теперь? Нет, ни за что!» Ему невыносимо тяжело было видеть Мари, и особенно теперь, когда им принято было бесповоротное решение.

Он подошел к большому турецкому дивану, снял сюртук и лег, решившись провести ночь здесь, не раздеваясь. Он закрыл утомленные от долгого чтения рукописи глаза и лежал, прислушиваясь к тому, как тикают, обгоняя друг друга, часы на камине и на бюро.

Минуты проходили, он никак не мог заснуть.

Вот скрипнула дверь, он открыл глаза — в кабинет входила Мари. Он сделал над собою мучительное усилие и закрыл глаза снова, притворившись спящим.

«Авось она уйдет, авось не решится тревожить, оставит…» Он чувствовал себя совсем не в силах говорить с нею.

Но Мари прямо подошла к дивану, на котором он лежал, остановилась, прислушалась.

— Николай!

Он не шевельнулся. Тогда она стала будить его до тех пор, пока он, наконец, не поднялся, трясясь как в лихорадке.

— Что такое? Что? Мари, оставь меня, пожалуйста… Я ужасно устал и хочу спать! — сказал он.

Но она проговорила спокойным голосом:

— Уж два часа! Ты заснул здесь в кабинете, не раздеваясь… Приди в себя, потуши лампу, иди спать…

— Да ведь я спал, зачем же ты меня разбудила? Ну, хорошо… я скажу тебе, я нарочно здесь остался, потому что должен быть сегодня один. Завтра… завтра поговорим.

— А, так вот что! — произнесла она. — Но ведь мы не свободны в этом доме и поневоле должны соблюдать приличия… А ты будто нарочно это делаешь для того, чтобы бросилось в глаза всей прислуге… для того, чтобы Бог знает что стали говорить…

Он встал с дивана и нервно заходил по комнате.

— Господи, пытка какая! Да что говорить? Пусть говорят! Хуже того, что есть, ничего не скажут… Оставь меня, уйди, умоляю тебя!..

Однако Мари была не та, какой он знал ее до сих пор. Уж если она не заснула до двух часов, дожидаясь его, если она решилась прийти сюда, очевидно, для тяжелого разговора, она, бывшая всегда готовой согласиться с чем угодно, лишь бы избежать неприятных объяснений, лишь бы ее оставили в покое, так с ней трудно было спорить.

— Я не уйду! — сказала она. — Выслушай меня… К чему ждать, и теперь нам никто не помешает. Я хотела избежать этих ужасных разговоров, но нельзя… все стало так невыносимо, и я вижу, что такая жизнь не может продолжаться!.. Да ты сам — неужели считаешь ее возможной?

— Конечно, нет! — выговорил он.

— Так, значит, надо же на что-нибудь решиться…

— И я уже решился… Я завтра утром подам прошение об отставке — и уеду.

— Как? Что? — переспросила она, невольно бледнея. — Уедешь… навсегда?

— Боже мой, почем же я знаю?

— Послушай! — едва слышно начала Мари. — Я ни в чем не хочу упрекать ни тебя, ни других… это бесполезно… но подумай, прежде чем решиться на такой шаг, который будет бесповоротным, не для себя я прошу, а для Гриши… Неужели ничего, как есть ничего не осталось от прошлого?

Ей, очевидно, было трудно говорить и связывать мысли. Она остановилась и заплакала, но так тихо, беззвучно.

— Мари! — воскликнул Николай, схватывая и крепко сжимая ее холодную руку. — Как ничего не осталось от прошлого? Все осталось — и в этом мое невыносимое мучение… Я еду потому, что иначе нельзя… и ты знаешь почему… Но как я объясню тебе, что я люблю тебя теперь, может быть, больше, чем когда-либо, что ты мне и дорога, и близка, что я чувствую и всегда буду чувствовать мою неразрывную связь с тобою… Это, может быть, безумие, но это правда!

Она широко раскрыла глаза. Ее слезы остановились. Что такое он говорит?.. Любит! Он ее любит! Она близка, дорога ему! Неужели есть надежда?.. Или он смеется над нею, или он лжет?

Но она ведь знала, что так смеяться он неспособен, знала, что он никогда не лжет.

— Николай, — прошептала она, — так что же? Зачем же тогда все это?

Ее голос поднялся и зазвучал страстными нотами.

— Я забуду все, все как будто его никогда и не бывало… Я могу это, могу!.. Уедем вместе, с нашим мальчиком… Ты увидишь — все будет новое… Я уж не та, что прежде… Я сумею теперь любить тебя… Уедем…

Он оставил ее руку и глядел на нее тусклым взглядом…

— Это невозможно…

— Значит, ты ее, ее любишь! — простонала Мари, хватаясь за голову. — Зачем же ты сейчас так безбожно солгал мне?

— Я сказал правду… и я знал ведь, что ты не можешь понять меня!

— Кто же может понять?.. Так, значит, все кончено?

Он ничего не мог ей ответить.

— Прощай! — едва выговорила она.

Сдерживая рыдания, она вышла из кабинета и заперла за собою дверь.