Всеволод Соловьев - Изгнанник

Он даже сначала не нашел в себе силы ответить ей что-либо. Она продолжала:

— Понимаешь, мой друг, что я должна была, несмотря на то, как все это мне ни тяжело, предупредить тебя… Да и, наконец, если ты уже говорил с графиней — можешь поговорить и со мною… Я только боюсь за вас, но ничего не знаю, и совсем не хотела бы в это вмешиваться… Это вовсе не мое дело. Я не разбираю, какие такие у Мари основания… Но согласись, Nikolas, что ты прежде всего обязан ее успокоить… Иначе чем же это кончится? Что будут говорить? Если ты ни себя и никого из нас не жалеешь, так пожалей хоть Наташу… Ведь, главным образом, все это на нее обрушится…

— Господи, — простонал Николай, — что обрушится? Что будут говорить? Неужели вы в самом деле думаете…

— Я говорю тебе, я ничего не думаю и не хочу думать, вы не дети, и я вам не судья… Но только я прошу тебя… Я, наконец, тебя умоляю, ради всего — будьте осторожны. Я вот ничего не заметила, а замечают другие.

— Maman! — глухим голосом сказал Николай. — В моем обращении с Наташей никто и никогда не мог бы заметить ничего, кроме родственных отношений… Но теперь нечего говорить об этом — я вижу, что мне остается одно — уехать как можно скорее… И я это сделаю…

Катерина Михайловна испугалась. Уехать — значит, отставка, и именно тогда, когда начинается блестящая карьера. Она уже знала об успехах Николая, и еще не далее как накануне одна из ее светских приятельниц поздравляла ее и сулила Николаю в близком будущем очень видное служебное положение. И слова эти были вовсе не желание сказать что-нибудь приятное матери о сыне. Катерина Михайловна знала, что если ее «bonne amie» так говорит, то уж неспроста, потому что она находится у самого источника… Конечно, это было главное, но ведь и кроме того, отставка и отъезд при таких обстоятельствах — ведь это и есть самый ужасный скандал… Что же может быть хуже этого?!

— Совсем не то! — горячо заговорила она. — Боже тебя избави уезжать — ты этим ничего не исправишь и только погубишь свою будущность! Оставайся, но только будь благоразумен и подумай хорошенько… Да что тут говорить! Я вовсе не хочу тебя раздражать. Я не прошу у тебя никаких признаний… Нравоучений тебе тоже не намерена читать, да ты ведь не стал бы меня и слушать — я тебя знаю. Делайте что хотите, но только будьте осторожны, чтобы не к чему было придраться… А Мари ты успокой и Наташе объясни, что пуще всего она должна стараться поддерживать с нею добрые отношения. Конечно, теперь это трудно, но умная женщина всегда сумеет… Да, друг мой, что делать! Теперь ты видишь сам, как я была права, не одобряя твоего раннего брака! А того, что сделано, не воротишь… Mais en tout cas il faut sauver les apparence!..

Николай весь дрожал, вслушиваясь в слова матери. Наконец он не выдержал:

— Что вы такое говорите? Я ничего не понимаю!..

Катерина Михайловна не смутилась.

— Это твое дело, захочешь — поймешь. И все теперь, все зависит от вас, и больше, знай раз навсегда, я с тобой ни о чем таком говорить не стану… И вида не подам. Но если вы не боитесь скандала и прямо на него идете — этого я не потреплю.

Николай взглянул на мать с ужасом и едва удержался от взрыва негодования.

— Как можете вы так говорить со мною и давать мне такие советы? — наконец произнес он. — Завтра же я подаю в отставку…

— Опомнись! — воскликнула Катерина Михайловна, совсем уже испуганная выражением лица Николая. — Я думала, что ты все же хоть немного да благоразумен, mais je vois — tu perds complaitement la tête!.. Советую прийти в себя — тогда, может быть, и сообразишь, что только благодарен мне должен быть за то, что я так говорю с тобою, — другая мать, на моем месте, не так бы говорила…

— Да, не так!.. — прошептал он и поспешил скорее от нее…

Он шел, не замечая, куда идет, и очнулся только в библиотеке. Он увидел перед собою бледное лицо Наташи с лихорадочно блестевшими глазами.

— Наташа, — сказал он унылым, но твердым голосом, — наконец я решил то, что давно уже должен был решить: я уезжаю…

Она подняла на него глаза, он не мог вынести этого мучительного взгляда и опустил голову.

— Куда же ты уедешь?

— Куда? Я почем знаю… Да разве это не все равно?

— Нет… Нет, это не то, и я совсем не то хотела спросить тебя… Николай, слушай…

Она подошла к нему.

— Слушай… Поклянись мне, что если ты уедешь, если тебе станет очень тяжело, ты все же никогда, никогда не покончишь с жизнью…

Он вздрогнул. Каким образом мысль о самоубийстве, вставшая вдруг теперь, вот сейчас перед ним, стала ей известна?