Всеволод Соловьев - Изгнанник

Непостижимое что-то совершилось с Иваном Федоровичем, не в силах был он оторвать глаз от этого милого личика, сбился, спутался и никак не удавалось ему объяснить барышне именованные числа.

— Иван Федорович, что это вы на меня так странно смотрите? — проговорила барышня, а сама вдруг вспыхнула как маков цвет.

Молодой учитель задрожал всем телом:

— Я ничего-с!.. Я так-с… извините, пожалуйста, Марья Семеновна…

Она засмеялась так звонко и весело и сквозь смех проговорила:

— Чего же вы извиняетесь? Вы меня ничем не обидели…

Но вдруг, прекратив смех и сделавшись очень серьезной, прибавила:

— Так что же такое именованные числа, я все никак понять не могу, повторите, пожалуйста?

Но ничего не вышло из этого урока, барышня так и не узнала, что такое именованные числа.

В следующий раз Иван Федорович пришел такой бледный и грустный и уже не поднимал глаз на Марью Семеновну. Она ждала, ждала и не утерпела, спросила:

— Иван Федорович, отчего вы на меня глядеть не хотите? Вы на меня сердитесь?

Он привскочил на стуле как ужаленный.

— Я - на вас сердиться! Я… помилуйте… да я, Марья Семеновна, я…

Он замолчал. И она ясно увидела, как в его глазах блеснули слезы. Ее доброе, милое личико стало еще добрее и после урока она крепко-крепко сжала руку Ивана Федоровича.

Он выбежал из дома как сумасшедший и часа три бегал по бульварам, сам не понимая, где он, что с ним такое делается и совсем забыл, что он давно уже пропустил час очень выгодного урока.

Трудно было сговориться молодым людям. Иван Федорович даже и мечтать не смел о каких-нибудь серьезных планах. Он жил настоящим. Он был счастлив ее молчаливой улыбкой, пожатием руки.

Она тоже дальше этого не шла. Так продолжалось целую зиму.

Наконец пришло время кончить уроки: Марья Семеновна собиралась с родителями в деревню. Бедный Иван Федорович бродил как помешанный, считал дни.

«Боже мой, ведь завтра последний урок!» — думал он.

Он не спал несколько ночей, совсем отбился от еды и даже похудел, пожелтел. Наступил час последнего урока. Марья Семеновна вышла к нему с покрасневшими глазами, она, очевидно, плакала.

Во время уроков очень часто присутствовала ее мать, добродушнейшая, толстейшая помещица средней руки, обожавшая единственную дочь. Был еще у нее сын-офицер, да тот со своим полком находился где-то в Польше и по целым годам не видался с родителями.

Но на этот раз они оказались одни. Маменька уехала за покупками, за запасами на лето, отец Марьи Семеновны, старый отставной полковник, большой крикун и говорун, вечно ходивший нараспашку до неприличия, потому что ему всегда было душно, и не выпускавший изо рта длинного чубука, еще за месяц уехал в деревню.

Иван Федорович, молча поздоровавшись с барышней, хотел было уже приступить к уроку и начал было:

— В прошлый раз мы остановились с вами…

Но барышня перебила его.

— Иван Федорович, оставьте это, — сказала она, — поговоримте лучше. Ведь вы знаете — мы уезжаем в деревню и вряд ли вернемся будущей зимой в Москву, так папенька сказал. Значит… значит, мы с вами простимся и, может быть, больше никогда не увидимся…

— Зачем же вы это мне говорите! — вдруг воскликнул Иван Федорович с такою силою, с такой страстью, какой даже в нем предположить было невозможно. — Зачем говорите! Я и так измучился…

— Так вам скучно прощаться со мной? — прошептала она, заглядывая ему в глаза своими нежными, печальными глазами.

— Марья Семеновна, да неужели вы не видите, что я умру, расставшись с вами?

Она вдруг зарыдала. Но это не были слезы горя. Себя не помня, он кинулся к ней, и через миг они были в объятиях друг друга.

В это время раздался звонок. Они очнулись.

— Это маменька вернулась, — сказала Марья Семеновна, — пойдите к ней, поговорите с нею, милый!

Иван Федорович с небес упал на землю.

— Да как же я… как же я посмею?.. — шептал он.

— А не посмеете — значит, меня не любите… — быстро проговорила Марья Семеновна и скрылась из комнаты.

Эти последние слова ее мгновенно его наэлектризовали, и когда, переваливаясь и обмахиваясь платком, вошла «маменька», Иван Федорович уже был иным человеком, чем тот, которого все знали.

Он кинулся к «маменьке» и весь красный, с сверкающими глазами, с нервной дрожью в голосе, даже не поздоровавшись, объявил ей, что любит ее дочь и просит ее руки. Маменька остановилась и поглядела на него широко раскрытыми глазами.

— Да что это вы, батюшка, на меня накинулись, будто белены объелись! Да поглядите вы на себя… вы сейчас кусаться станете! Поздоровайтесь хоть сначала…