Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы

Все свободное время, оставшееся от службы и поддерживания полезных знакомств, Барбасов проводил теперь у Марьи Александровны, работая с нею по делам не только того общества, где был секретарем, но и целых трех обществ. Так как он действительно был очень способен и находчив и дело у него в руках кипело, а Марье Александровне всегда приходилось возиться с очень неудачными секретарями, то она была от него без ума и при всяком удобном случае расхваливала его своему кузену и другу, князю Сицкому, так расхваливала, что тот даже им заинтересовался. Он навел кое-какие справки и в следующий раз, когда Марья Александровна опять стала хвастаться своим секретарем, заметил ей:

— А ведь он красненький, совсем красненький, матушка!.. Не только из нынешних, а, так сказать, из завтрашних.

Если бы князь сказал это про кого-нибудь другого, то совсем уронил бы такого человека во мнении, кузины. Но за Алексея Ивановича (он уже был для нее теперь не monsier Барбасов, а «наш Алексей Иванович») она заступилась, и заступилась горячо.

— Vous-vous trompez, mon ami, vous-vous trompez pozitivement! [79] Вы ошибаетесь, мой друг, вы, положительно, ошибаетесь! (фр.). — воскликнула она. — Тебе сказал кто-нибудь, и, конечно, из зависти!.. Я за моего секретаря ручаюсь, это самый благонамеренный человек, je vous assure — il est tout-à-fait dans nos idées… [80] И, уверяю вас, совершенно в русле ваших идей… (фр.). Я давно собираюсь, а уж теперь непременно тебе его представлю — и тогда сам увидишь…

Князь усмехнулся кончиками своих тонких губ и сказал, что рад познакомиться с таким редким явлением, как протеже Марьи Александровны, — редким явлением, так как до сих пор она никому не протежировала.

Барбасов был представлен князю и имел честь беседовать с ним около часу. Князь любезничал, выкрикивал, видимо, заинтересовался Барбасовым. Когда тот стал прощаться, князь без конца жал ему руку, отвешивал низкие поклоны и довел его своей любезностью до того, что Алексей Иванович, несмотря на свое самообладание, совсем растерялся и выскочил из гостиной весь красный, с таким выражением в лице, как будто его высекли.

— Что же ты скажешь, князь, о моем секретаре? — спросила Марья Александровна.

— Прекрасный, прекрасный молодой человек, — крикнул князь, изо всех сил потирая свои руки, — tout-à-fait dans mes idées…

— Если не надувает, вдруг прибавил он шепотом.

Марья Александровна опять рассердилась.

— Однако ты становишься чересчур подозрительным, это уж даже просто болезнь! — заметила она.

— Что делать, что делать! — отозвался князь, кривя рот в усмешку и переменяя разговор…

Барбасов же стал тщательно избегать князя и почувствовал к нему глубокую ненависть, такую, какой вообще никогда и ни к кому не чувствовал. Он понял, что князь его проник насквозь, и вдобавок перед этим комичным и странным, даже более комичным, чем он сам, человеком он почувствовал себя, может быть, в первый раз в жизни вдруг доведенным до очень миниатюрных размеров. А с таким превращением своей фигуры он никак не мог помириться. Но князь ни словом, ни делом не повредил Барбасову. Он просто среди своей обширной деятельности позабыл о нем, а Марья Александровна не напоминала больше…

По счастью Барбасова, князь не принадлежал ни к одному из обществ Марьи Александровны, и потому он не встречался с ним на заседаниях. Зато он постоянно, и на заседаниях и вне их, встречался с Машей. Она теперь тоже оказалась помощницей тетки, чем-то вроде неофициального второго секретаря, и у нее с Барбасовым была всегда общая работа. Они сходились все ближе и ближе. Барбасов уже совсем был влюблен в нее, насколько мог, то есть он окончательно отождествил ее со всем, что ее окружало и что должно было теперь скоро, как он надеялся, принадлежать ему вместе с нею.

Она все еще не определяла себе своего к нему чувства. Ей прежде было с ним хорошо, привольно и весело. Все, что он говорил, ей нравилось. Она считала его самым замечательным человеком, деятелем будущего, и радовалась, что он на всех производит хорошее впечатление, что им интересуются. Теперь ее жизнь была полна, и в этой полноте бесспорно самое большое место занимал Барбасов.

Но вот она стала замечать, — это было в конце Великого поста, — что ее Алексей Иванович как будто изменился. Он вовсе не так весел, даже иногда казался ей мрачным. Иной раз говорит, говорит — и вдруг остановится, будто поглощенный какою-то мыслью, не имеющей ничего общего с предметом разговора. И так продолжается неделю, другую. Она растревожилась.