Евгения Марлитт - В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

Еще болѣе чуждой была ему дама, которая въ эту минуту вышла изъ дома и, какъ бы ожидая кого-то, стала ходить взадъ и впередъ… Мать Арнольда давно умерла, сестры у него никогда не было и единственной представительницей дамскаго пола въ домѣ, насколько помнилъ Феликсъ, была добрая толстая экономка. Теперь же по прошествіи почти двадцати лѣтъ въ тѣни аллеи блестѣлъ голубой шелковый шлейфъ и въ домѣ Шиллинга равноправно съ старымъ барономъ стали властвовать женскій духъ и женская воля.

Когда Феликсъ два мѣсяца тому назадъ былъ въ монастырскомъ помѣстьѣ на похоронахъ тетки, въ Кобленцѣ состоялась свадьба Арнольда. Передъ тѣмъ другъ коротко и сухо сообщилъ ему, что женится на „долговязой дѣвушкѣ“, кузинѣ изъ Кобленца… Такъ это и естъ она, молодая жена и новая госпожа въ домѣ Шиллинга, длинная худая фигура съ узкими плечами, плоской грудью и согнутой спиной, какъ у всѣхъ очень высокихъ и худыхъ людей, но съ важной осанкой и манерами, ясно указывавшими на хорошее происхожденіе и воспитаніе. Лица онъ не могъ хорошо разглядѣть; профиль показался ему длиннымъ, англійскаго типа, цвѣтъ лица блѣдный, но прекраснымъ украшеніемъ молодой женщины служили великолѣпные бѣлокурые, изящно причесанные волосы, которые, казалось, тяготили эту молодую головку.

Она съ нетерпѣніемъ посматривала на окна и дверь дома и то переставляла, то поправляла посуду и хлѣбную корзинку.

Изъ дома вышла молодая особа въ бѣломъ фартукѣ, очевидно, горничная. Она накинула на плечи своей госпожи теплую мягкую шаль и надѣла ей на руки перчатки, причемъ дама стояла, какъ автоматъ: она вытянула свои длинныя тонкiя руки и держала ихъ неподвижно, пока не были застегнуты всѣ пуговки; она не шевельнулась, когда дѣвушка, ставъ на колѣни, застегнула разстегнувшуюся пряжку ея цвѣтного башмака, не промолвила ни слова, только, несмотря на теплый іюньскій вечеръ, плотно закуталась въ шаль, точно озябла.

– Избалованная и нервная! – подумалъ Феликсъ, когда она сердито опустилась въ уголъ дивана, обложеннаго подушками.

Между тѣмъ изъ дома вышелъ Адамъ, давнишній слуга стараго барона Крафта. Онъ былъ вдовецъ и имѣлъ десятилѣтнюю дочку, которую теперь велъ за руку.

Горничная прошла мимо него, презрительно пожавъ плечами, а дама, сидѣвшая на диванѣ, даже не замѣтила, что онъ ей поклонился. Феликсъ очень любилъ тихаго серьезнаго служителя, наружное спокойствіе и хладнокровіе котораго вошли въ поговорку въ домѣ Шиллинга. Поэтому его очень удивила тревожная торопливость, съ которой онъ прошелъ лужайку и покинулъ домъ Шиллинга, чтобы черезъ нѣсколько минутъ вступить на монастырскій дворъ. Его маленькая дѣвочка закричала отъ страха и ухватилась за него, когда большой индѣйскій пѣтухъ, яростно заклохтавъ, бросился на нее, какъ бы намѣреваясь сорвать съ нея красное платьецо.

Старикъ отогналъ злую птицу и сталъ успокаивать дѣвочку, но самъ онъ былъ взволнованъ. У него захватило духъ и щеки горѣли, какъ у пьянаго.

Феликсъ видѣлъ лишь мелькомъ, какъ старый баронъ, опираясь на руку сына, вошелъ въ платановую аллею и съ рыцарскимъ привѣтствіемъ опустился на диванъ подлѣ своей невѣстки, – чувство искренняго участія увлекло его отъ окна въ сѣни. На нижней площадкѣ лѣстницы онъ на минуту остановился. Служанки только что ушли съ яйцами и масломъ, и мать его вынимала жаркое изъ печи.

– Брата нѣтъ дома, Адамъ, – сказала она слугѣ, стоявшему въ дверяхъ кухни.

Она поставила дымящуюся сковороду на каменную подставку и подошла къ двери.

– Неужели вы опять пришли надоѣдать ему глупой исторіей?

– Да, госпожа маіорша, прервалъ онъ ее вѣжливо, но твердо, я пришелъ за этимъ. Только господинъ совѣтникъ можетъ еще мнѣ помочь: онъ лучше всѣхъ знаетъ, что я невиновенъ – онъ восстановитъ истину.

– Вы не въ своемъ умѣ! – возразила маіорша рѣзко и сурово. Ужъ не долженъ ли господинъ совѣтникъ присягнуть въ томъ, что никогда не имѣлъ интимныхъ сношеній съ прислугой господина фонъ Шиллингъ.

– Что это за распри между сосѣдями? – спросилъ съ изумленіемъ Феликсъ.

– Ахъ, господинъ референдарій [2], эти распри лишаютъ меня хлѣба и чести, – сказалъ Адамъ прерывающимся голосомъ.

Прежде онъ всегда радостно привѣтствовалъ возвращеніе молодого человѣка, теперь же казалось онъ даже не сознавалъ, что давно не видалъ его.

– Мой старый милостивый господинъ сейчасъ назвалъ меня хитрецомъ и подлым шпiономъ, и бросилъ в меня своимъ прекраснымъ стаканомъ, который и разлетѣлся вдребезги на полу.