Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский

Велик и славен его путь.

В Новгороде боялись и любили князя. Он был беспощаден к тем, кто так или иначе хотел мешать ему, и был ласков и доступен для остальных.

В этот вечер князь был сильно озабочен. В Новгороде росло волнение, и несколько человек являлось предупредить его, что его жизни грозит опасность. Князь не верил этому, но замечал, что в некоторых полках было брожение. К нему являлись сегодня выборные и говорили, что Михаил Игнатьевич Татищев мутит людей против Шуйского.

Скопин грустно вздохнул.

— Никого, никого кругом, — тихо проговорил он, и его сердце больно сжалось. Он борется во имя Руси, во имя ее прошлого и будущего и борется при этом против всех: против царя, против боярского совета, мешающего ему на каждом шагу. Но (при этой мысли Скопин гордо выпрямился)… Земля верит в него… Нет у него друзей или все не по плечу ему. Где Ваня? Счастлив Ощера, но, приехав сюда, только тоскует о жене своей, попавшей в осажденную лавру. Он одинок со своими мыслями, мечтами, борьбой и страданием. Мысль о жене сладко взволновала его душу. Вот кто друг близкий и верный, но… женщина.

Скопина сильно тревожило еще поведение Татищева. Он не доверял ему уже давно, а сегодня князю донесли, что Татищев замышляет на него и отправил гонца в Тушино. Теперь, когда приближалось шведское войско, измена делу Шуйского и именно там, где находился его полномочный посол, могла гибельно отразиться. Все взвешено, все предусмотрено, неужели же измена погубит так долго обдумываемый, так долго лелеянный план спасения Руси?

В комнату вошел Ощера.

— Что скажешь? — спросил князь.

— Народ сегодня у собора больно шумел, — произнес Ощера, — требовал суда над воеводой. Говорили, что хочет он перекинуться вору и Новгород ему сдать, что будто ляхов уже призвал на Новгород.

Скопин внимательно слушал.

— И порешили завтра утром прийти к тебе во двор, суда над воеводой просить.

— Ладно, — ответил Скопин, — а теперь позови-ка ко мне воеводу.

Когда Ощера вышел, князь снова углубился в изучение карты, не замечая времени. Приход Татищева оторвал его от занятий.

— Добро пожаловать, воевода, — произнес князь, — садись.

Татищев молча поклонился и сел на лавку.

— Почто звал, боярин? — спросил он, исподлобья глядя на князя своими мрачными глазами.

— Не долог будет мой сказ, — ответил князь, вставая. — Скажи, боярин, к кому мыслишь, к Василию или вору?

— Сам видишь, кому служу, — уклончиво ответил Татищев.

— Слушай, боярин, — после недолгого молчания начал Скопин, — весь народ обвиняет тебя в измене.

Татищев побледнел.

— И требует суда над тобой.

— Что ж, суди, — с кривой усмешкой проговорил Татищев.

— Я не буду судить тебя, — сказал Скопин, — тебя будут судить твои новгородцы.

Татищев встал. Краска залила его лицо.

— Пусть будет так! — начал он. — Ты, пожалуй, победишь на этот раз. Да, все тебе верно доложили… Всегда не любил я твоего дяди. Разве царь он? И теперь хочу ему одной гибели.

Он остановился, его свирепое лицо стало ужасно от выражения страстной ненависти.

— Боярин, — остановил его Скопин, — не ты ли с дядей сгубили первого Димитрия, а теперь ты мыслишь о бродяге, что его именем мутит Русь.

— Не мыслю, — ответил Татищев, — но готов помогать ему против дяди твоего.

Скопин с глубоким удивлением слушал Татищева. Его поражала такая смелая откровенность. Татищев не лгал, не оправдывался, он сразу понял, что его дело проиграно, и отважно принимал последствия своих поступков.

— Слушай, Михаил Игнатьевич, — начал Скопин, — больно мне, что в такую минуту злоумышлял ты на Русь. Сам знаешь, давно ли новгородцы хотели отдаться Тушинскому вору, непостоянны и легковерны они, и не простит тебе Русь, что вовлекаешь в гибель слабых сынов ее.

— Суди меня, — повторил Татищев, — но знай, что много в Новгороде моих людей. И вот тебе мой последний совет, Михаил Васильевич, хочешь судить меня, суди сам, не давай народу, чтобы смуты не завести, да и самому быть безопаснее. Сам сказал, непостоянны новгородцы.

Татищев произнес последние слова как угрозу.

— Кто винит тебя, тот и судить будет. И древнему Новгороду по старому обычаю подобает самому судить своих изменников… — ответил князь.

Мутный рассвет озарил бледные лица собеседников. С улицы донесся неясный шум, он рос, приближался, и в нем слышалась сдержанная угроза. И оба эти человека в одно время подумали: кому?

— Слушай, Михаил Игнатьевич, ты смел и умен, — начал Скопин, — забуду все, что знаю, поцелуй крест на верность, — и Скопин вынул свой нательный крест.